Новости

Государство и Банк. Статья Святослава Рыбаса. Начало

Сокращенная версия статьи Святослава Рыбаса «Государство и Банк (заметки драматурга)» опубликована в журнале «Экономические стратегии» (№ 2 за 2023 год). Публикуем полный текст статьи в авторской редакции. 

Рыбас Святослав Юрьевич — писатель-историк, секретарь Союза писателей России, автор пьес «Царь. Государственный переворот» (поставлена в Малом академическом театре), «Столыпин. У премьер-министра мало друзей» (поставлена в МХАТ имени А.М. Горького), политических биографий в книжной серии «Жизнь замечательных людей»

* * *

«Деньги, а не натуральный продукт — вот что взрывает покой вечности…»

П.Б. Струве

Волшебные силы капиталов

Европейская цивилизация создавалась энергией денег и на фундаменте денег. Государственная власть и «денежный мешок» зависели друг от друга как части единого организма. Однако и потрясения новейших времен напрямую связаны с финансовыми обстоятельствами. Первый европейский банк «Большой стол Буонсиньори» был создан итальянскими купцами и ростовщиками в Сиенне в 1203 г. Папа Урбан IV передал ему сбор в Европе «десятины», обязательных пожертвований в пользу Римской церкви. Тогда же было изобретено универсальное платежное средство — векселя, по которым можно было получать деньги у ростовщиков в других городах и странах. Банк превращался в финансовую систему, а банкиры — в теневую власть. Сложился триумвират: церковь, банки, короли.

В России систему создавали торговый капитал, промышленный капитал и банковский капитал, накрывший первые два всеобщей универсальностью, своеобразным «интеллектом денег». При этом: «Российские банки не были продуктом эволюции российской национальной экономики, напротив, именно они подготовили и проложили дорогу этой эволюции» [1, с. 79].

Они переформатировали страну, «взрывая покой вечности».

Академик М.Н. Покровский так описал экономическую драматургию империи: «То внутренне противоречивое существо, которое представлял собою русский помещик до 70-х почти годов XIX столетия — европейский буржуа, с одной стороны, азиатский феодал — с другой <…> новое крепостное хозяйство уже нельзя было вести без капитала и не приспособляясь к условиям рынка» [2].

В 20-е и 30-е годы XIX столетия резко упали цены на хлеб (помещичий бизнес) и столь же резко шел подъем текстильной промышленности (купеческий). При этом именно низкая цена на зерно поддерживала необходимость крепостного права (дешевая рабочая сила) для спасения помещика.

В 1840 г. зерновой рынок резко пошел в рост. При этом долги дворян государству были его основой, к 1833 г. было заложено около 4 млн душ крепостных крестьян: под них было получено до 950 млн руб. ассигнациями. Требовалось как-то перепрыгнуть этот барьер и удовлетворить потребность в более производительном (свободном) работнике, заинтересованном в результате своего труда и сохранить дворянское поместье.

Повысить экономическую результативность крестьянина, дав ему волю, и при этом не разорить помещика могло только государство. Империя должна была перестроиться, что и было сделано, но крайне неэффективно.

Члены Банковской и Финансовой комиссий, которые провели реформу, решили проблему с тщательностью бухгалтеров и налоговых чиновников. 16 апреля 1859 г. вышел Указ о прекращении выдачи ссуд под залог населенных имений, что означало перекрытие финансового крана и оставление финансовых средств в руках казны. Началось разорение имений, прошла волна разводов и самоубийств.

Отклики на Указ похожи на обвинения. Александр Иванович Кошелев, сын генерал-адъютанта князя Г.А. Потемкина, славянофил, сторонник выкупа крестьян с землей по государственному многолетнему кредиту, писал в статье «О нашем денежном кризисе»: «…крайне тяжело быть без гроша человеку, имеющему их в изобилии; а между тем в этом положении находятся теперь девять десятых из людей богатых. Сколько лиц, пользующихся общим доверием, нуждаются в деньгах и не могут их получить в ссуду потому только, что ссудные кассы все закрыты».

Правительство оказалось в финансовом выигрыше, «заработав» на выкупной операции 700 млн руб. Помещики же получили не деньги, а пятипроцентные банковские билеты и выкупные свидетельства, котировавшиеся тогда на бирже значительно ниже их номинальной стоимости. Кроме того, из суммы выплат государство вычло все старые долги казне. В «Воспоминаниях» князя В.П. Мещерского сказано: «На деле, после выкупной операции начался исторический процесс разорения дворянства, все это понимали». Лишенные оборотных средств, помещики брали кредиты, закладывая земли в частных банках на кабальных условиях, по 9–12% годовых, что вело к разорению.

Вспомним дворян из пьесы «Вишневый сад» А.П. Чехова или помещиков из повестей и рассказов И.А. Бунина — это люди уходящей эпохи. Трагедийность умирающего дворянства, его страхи, страсти, апокалиптичность были отражены в творчестве мелкопоместного дворянина Ф.М. Достоевского. Террористическая группировка «Народная воля» также выросла из дворянского Апокалипсиса.

В результате реформа привела к падению помещичьего хозяйства, опоры правящего класса. Но и крестьянский бизнес не мог интенсивно расти, так как высокие выкупные платежи сдерживали его развитие. За 1861–1906 гг. правительство взыскало с бывших помещичьих крестьян свыше 1,6 млрд руб. — сумму, вдвое большую реальной стоимости полученной ими земли.

В отличие от Австрии и Пруссии государство не затратило на реформу ни копейки. И только через 50 лет, находясь в шаге от революционного разлома, власть была вынуждена пойти на радикальную переделку Великой реформы, поручив это трудное (и смертельно опасное) дело премьер-министру Петру Аркадьевичу Столыпину.

П.Б. Струве имел основания сказать: «Крепостное право, как таковое, экономически не созрело к своей отмене в 1861 г.» [3].

Профессор МГУ имени М.В. Ломоносова Л.Г. Захарова развила мысль П.Б. Струве: «Провал этой политики способствовал возвращению России к автократическим традициям вмешательства государства в жизнь общества. Все же государственное вмешательство в экономику на ранних этапах индустриализации в условиях исключительной отсталости требовало, чтобы политическая воля была новаторской и искала альтернативы. Необходимо было выработать политику индустриализации исключительно для России, а не просто переносить сюда зарубежные методы финансирования, признать шире социальные и экономические факторы развития, а не идти по пути финансовых ограничений. Только тогда политика отвечала бы экономической необходимости. Однако именно такого видения реформ не имели реформаторы» [4].

После Великой реформы мужик приобрел новое знание о государстве. Проблемы, порожденные Великой реформой, трагически разрешались в течение всего ХХ столетия.

Империя Сергея Витте

Дворянин, сын крупного чиновника Кавказского наместничества, внук генерала, мать из рода князей Долгоруковых. Семья по духу была монархической, но связь с землей уже утратила, не имела поместий, позже потеряла свои сбережения после попытки играть на бирже. Семнадцатилетний провинциал поступил в 1866 г. на физико-математический факультет Новороссийского университета в Одессе, занимался репетиторством сыновей банкира Рафаловича, связи которого ему помогли. Стал чиновником в канцелярии новороссийского и бессарабского генерал-губернатора, занимался вопросами службы движения железных дорог. Железные дороги — средоточие финансовой политики империи. И почти сразу стал работать в управлении Одесской казенной железной дороги грузовым кассиром, конторщиком, помощником машиниста. В 1877 г. (ему 28 лет) стал начальником эксплуатации Одесской железной дороги, оказавшейся в том году прифронтовой в связи с начавшейся Русско-турецкой войной.

Патриотический подъем привел молодого путейца в Одесское благотворительное общество имени Кирилла и Мефодия, где он стал заместителем председателя. Он оказался в зоне большой политики, сумел проявить себя сильным администратором, был замечен великим князем Николаем Николаевичем — старшим и получил две высочайшие благодарности. Спустя два года он уже руководил перевозками Юго-Западных дорог. Его назначают членом правительственной комиссии, созданной указом Александра II «для исследования железнодорожного дела в России» и разработки устава русских железных дорог. Председателем правления Общества Юго-Западных железных дорог был варшавский банкир И.С. Блиох, владелец больших пакетов акций крупных железнодорожных обществ: Петербург — Варшава, Либаво-Роменской, Киево-Брестской, Ивангород-Домбровской, Лодзинской и Тираспольской железных дорог. Жил в Варшаве, его делами руководил вице-председатель правления, выдающийся математик-машиностроитель, профессор Михайловской артиллерийской академии И.А. Вышнеградский, будущий министр финансов.

Сергей Юльевич Витте оказался связан с представителями двух мощных ветвей экономики, банковским капиталом и военной промышленностью. В 1889 г. назначен начальником вновь образованного специально под него Департамента железнодорожных дел при Министерстве финансов, начал проводить политику выкупа казной многочисленных частных железных дорог, вводя их в единое государственное управление. В феврале 1892 г. С.Ю. Витте был назначен управляющим Министерства путей сообщения, в августе того же года — управляющим Министерством финансов, а в 1893 г., в возрасте 44 лет, он становится министром финансов. Так началось «государство Витте». Имперская идеология: «Православие, самодержавие и народность» уходила в тень.

Иван Алексеевич Вышнеградский был выдвиженцем влиятельной политической группы К.П. Победоносцева — М.Н. Каткова, экономическая программа которой предусматривала развитие национальной промышленности, протекционизм, контроль над биржевыми операциями и частным предпринимательством, государственные монополии (винную и табачную), экономическую поддержку дворянского землевладения при помощи Дворянского и Крестьянского банков, укрепление общинного землевладения [5].

Имело значение, что К.П. Победоносцев, учитель будущего царя Александра III, сумел воспитать в наследнике враждебное отношение к Великим реформам, разрушавшим, по мнению К.П. Победоносцева, основы империи.

С.Ю. Витте стал отцом российской модернизации, создателем нового политического строя, парламентской монархии и «ускорителем» революции, чего он, конечно, не желал. Он сформулировал задачи ближайших десяти лет: догнать промышленно развитые европейские страны, закрепиться на рынках Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Ускоренное развитие обеспечивалось привлечением иностранных займов, накоплением внутренних ресурсов за счет винной монополии и увеличением косвенных налогов, таможенной защитой промышленности от западного импорта и поощрением экспорта. Государственная монополия на продажу спирта, вина и водки дала бюджету огромные средства. Однако «золотая реформа», обеспечив приток иностранных инвестиций, повысила себестоимость зерна, что ударило по помещичьим и крестьянским хозяйствам.

В 1880 г. российская финансовая сфера пышно расцвела, началась индустриализация. Чудо «больших денег» возникло благодаря продаже за рубеж с прибыльностью в 2 раза выше европейских российских ценных бумаг. К началу ХХ в. в российскую промышленность было вложено «три миллиарда двести миллионов рублей золотом» (М.Н. Покровский).

За десятилетие с 1881 по 1900 г. промышленное производство удвоилось — с 1493 до 3083 млн руб. В экономику активно вошел иностранный банковский капитал, преимущественно французский. Доля России в мировом промышленном производстве поднялась до 5% (5-е место в мире). К началу ХХ в. более 40% действовавших фабрик и заводов вступило в строй в годы этого подъема.

Крупнейшие банки контролировались из-за рубежа: Международный банк и Русский банк для внешней торговли — немцами, Петербургский Частный банк, Русско-Азиатский, Азово-Донской — французами. Так, Русско-Азиатский имел сильные позиции в железнодорожном строительстве и машиностроении, судостроении, военной промышленности, нефтедобыче, угольной промышленности, металлургии; «немецкие» банки — в машиностроении, электропромышленности, металлургии, железнодорожном машиностроении, судостроении [6, с. 155].

С.Ю. Витте, делая ставку на банковский капитал, стал «агентом» финансовой олигархии. В ряде случаев для привлечения инвестиций шел на скрытые взятки зарубежным партнерам. Его сотрудник Иосиф Колышко писал: «Прежде чем перейти ко второй, пореформенной, эпохе властвования над Россией, Витте хотелось бы хоть поверхностно зафиксировать след, оставленный на русской жизни его молниеносными материалистическими реформами. След этот ярче всего обозначался в местах людского скопления — в столицах, фабричных и торговых центрах. И он весь отобразился в явлении, до Витте чуждом России, — на спекуляции деньгами и ценностями, на поднятии со дна жизни к поверхности ее лиц и учреждений, руководивших этой спекуляцией. Я имею в виду банки. В нищей, полуголодной стране трепался весь обмотанный роскошью, весь просоченный жадностью, сотканный из бездушия и эгоизма банковский сгусток. Отделившись от отощавшего российского тела, сгусток этот попирал расступавшуюся перед ним толпу. Апогея цинизма он достиг в разгар Великой войны, вспухнув до гомерических размеров при Керенском, чтобы лопнуть у ног Ленина» [7, c. 131].

Развитие банковской системы было важнейшим условием модернизации, оно должно было привести к созданию нового центра власти и вызвать ослабление власти коронной.

По свидетельству И.И. Колышко: «Чтобы сделать банки гибче и услужливее, Витте выписал для руководства ими немецких и австрийских банковских служащих и создал банковские уставы, делавшие эти учреждения пешками в руках его кредитной канцелярии. Схема была простая. К Витте обращались русские или заграничные предприниматели. Вносили устав. Дело обделывалось посредниками». Уставы, прошения, гарантии — все это были формальности предрешенного дела. Но когда кончали с формальностями, Витте обыкновенно ставил условием, чтобы дело финансировалось тем или иным более или менее ему угодным банком. Это значило, чтобы данный банк выпустил в публику данные акции и внес в Государственный банк часть обусловленного акционерного капитала. Само собою разумеется, что выбор этого банка был заранее предрешен — первую свою мзду «посредники» получали с этого банка. И банк этот раньше официальных шагов успевал условиться с людьми Витте. Словом, дело делалось в двух плоскостях: официальной и приватной. В большинстве случаев авансы получались тогда, когда и устав еще не был написан. В крупных же размерах дележка начиналась по выпуске акций. Министр финансов устанавливал не только номинальную, но и выпускную цену акций. Собака зарыта была в последней. Если, например, сторублевую акцию запускали на биржу по 125 руб., то с одного маха зарабатывалась одна четверть акционерного капитала (то есть миллионы). Но выпускная цена была лишь фикцией: новые акции, еще до появления их на бирже, вздувались и проникали в публику по двойной и тройной ценам. Миллионные барыши помножались на два, на три, на десять. Акции, например, пресловутого Золотопромышленного общества, впоследствии перекрещенные в Ленские («Лена Захаровна»), акции Парвиайнен, Табачные, Салотопа, Лесные и другие доставались публике чуть ли не по удесятеренным ценам. Это был заработок банков — законный. Это была премия банкиров. Из нее выплачивались маклерские «посредникам», проводившим дело чиновникам, поездки, кутежи и расходы по делу. Второй, высший сорт участников, получал не деньгами, а акциями» [7, с. 132, 133].

Перевод российского рубля на золотой стандарт стал революционным явлением. Что это означало с точки зрения международных финансов? Однозначного ответа мы не найдем. Экономисты правого толка проклинали Витте, банкиры возносили до небес. Ответить на вопрос поможет статья в старом советском журнале: «…послевоенная политика американского финансового капитала состоит в насаждении золотого стандарта в европейских странах с целью создать „устойчивую обстановку и помешать торговому соперничеству конкурентов, прибегающих к «демпингу»“ на основе низкой валюты. „Мы не можем забывать, — пишет партнер Моргана, Лямонт, <…> — что развитие нашей внешней торговли, которая по импорту и экспорту достигла в 1928 г. 10 млрд долл., в значительной степени зависит от регулярного и четкого функционирования нашей международной банковской системы, которая в свою очередь во многом зависит от сохранения золотого стандарта“» [8].

С.Ю. Витте шел на включение слабой финансовой системы России в международную, где надеялся если не обыграть конкурентов, то подтянуться к ним.

Любимые детища бюрократии

Академик Б.В. Ананьич отмечал исключительную роль в учреждении акционерных банков биржевых спекулянтов и банкирских домов, которые действовали вместе с «князьями, чиновниками, генералами, адмиралами, купцами, профессорами» [9].

Петр Аркадьевич Столыпин на посту премьер-министра появился в тот момент, когда в результате Первой русской революции 1905 г. страна была потрясена. Рост промышленности, банков, торговли породили небывалые прежде конфликты. П.Б. Струве раскрыл обстоятельства политической зависимости российского государства от западных банков: «одним из устоев нашей конституции» является «внутренняя политическая и финансовая слабость России»; инвесторы претендовали на участие в государственном управлении.

О роли банковского капитала в политической жизни империи есть красноречивое свидетельство: «В 1910 году товарищ министра внутренних дел, небезызвестный Курлов (генерал, заместитель П.А. Столыпина по министерству. — Примеч. С.Р.), пишет министру финансов следующее. По сведениям Министерства внутренних дел, управляющий одним из филиалов Азовско-Донского банка, близкий родственник председателя правления банка, совершил одно из тех уголовно наказуемых, но никогда до суда не доходящих дел, которые обычны в практике руководящих кругов капиталистических предприятий (спекулировал в собственных интересах, потерял банковские деньги и списал их с прибылей отделения). По сведениям Министерства внутренних дел, Азовско-Донской банк усиленно финансирует кадетскую партию. Министерство внутренних дел полагает, что Министерство финансов могло бы намекнуть на щекотливое дело, предложить банку прекратить указанную противоправительственную деятельность.

Коковцов (министр финансов. — Примеч. С.Р.) коротко ответил, что не считает возможным принять какие-либо меры в этом направлении. Министерство внутренних дел на этом не успокоилось. Через некоторое время в следующем письме сообщается, что Азовско-Донской банк через члена правления А.И. Каминку (известный профессор гражданского права) широко финансирует провинциальную кадетскую прессу. Это сопровождается просьбой о принятии мер воздействия на банк. Ответа Коковцова на это письмо в деле нет. Его реакция выразилась только в нервной пометке карандашом: „Что же я могу сделать?“

Получается весьма живописный треугольник. Единственный неверноподданный банк («еврейский») предпочитает по политической линии сращиваться с кадетской партией, где все более крепло финансово-капиталистическое крыло (группа Струве). Следует грозный окрик начальства в лице той части правительственного аппарата, которая являлась наиболее чистым выразителем социальной сущности самодержавия. Окрик разбивается о глухую стену — представительство интересов финансового капитала внутри того же правительственного аппарата» [6, с. 255, 256].

Как отмечает И.Ф. Гиндин: «Банки были „любимым детищем правящей бюрократии“».

Последний рубеж

Перед государством встала задача укрепить систему управления, сбалансировав давление крупного капитала адекватной силой. Эта сила должна была опираться на внутренние (государственные) капиталы и на развитие сельскохозяйственного бизнеса. В структуре российского вывоза аграрный сектор был важнейшим: сельскохозяйственные продукты и сырье составляли 94,4%, промышленные изделия — 3,5%, полуфабрикаты — 2,1%.

Началась борьба за огромные бюджетные деньги. При этом в результате Великих реформ выросли поколения интеллигентной публики, они доминировали в редакциях газет, судах, университетах, земских учреждениях. Не случайно отечественная литература редко осмеливалась заявить что-то подобное этому: «У нас вообще принято как-то легко смотреть на роль банков, вернее — никак не смотреть. Между тем в действительности это страшная сила, которая кладет свою тяжелую руку на всех. Нарастающий капитализм является своего рода громадным маховым колесом, приводящим в движение миллионы валов, шестерен и приводов. Да, деньги давали власть, в чем Заполье начало убеждаться все больше и больше, именно деньги в организованном виде как своего рода армия. Прежде были просто толстосумы, влияние которых не переходило границ тесного кружка своих однокашников, приказчиков и покупателей, а теперь капитал, пройдя через банковское горнило, складывался уже в какую-то стихийную силу, давившую все на своем пути» [10].

9 ноября 1906 г. произошло событие, получившее название «Столыпинская реформа» и ставшее рубежным в истории России: обнародован указ императора, освободивший крестьян от власти общины и давший им право лично владеть собственной землей без общинного контроля. Они могли покупать землю по льготной цене в многолетний, почти беспроцентный государственный кредит; до 95% банковского процента оплачивала казна, а в Крестьянский государственный банк для продажи крестьянам передавались казенные и принадлежавшие царской семье земли. При этом земельные участки не продавались ни помещикам, ни сельским обществам, а только крестьянам, то есть спекуляция землей исключалась. В юридическом отношении «полуперсоны» (85% населения империи) становились независимыми. С опозданием более чем в полвека правительство исправляло старую ошибку.

Чтобы укрепить аграрный сектор, П.А. Столыпин бросил вызов финансовому миру и потребовал, чтобы государственный Крестьянский поземельный банк перешел в подчинение МВД (П.А. Столыпин занимал пост и министра внутренних дел) и выпустил облигационный займ на колоссальную сумму в 500 млн руб. Началась борьба с министром финансов В.Н. Коковцовым за создание инвестиционного банка для поддержки сельского хозяйства. Без государственной помощи аграрная реформа не могла быть доведенной до конца, в новой исторической драме практически повторялась ситуация Великих реформ.

Получив землю, крестьяне без кредитных средств были безоружной армией; государству следовало сделать решающий шаг для их поддержки, однако «бухгалтерский» подход В.Н. Коковцова, считавшего, что главным для министерства является не развитие, а накопление золотого запаса, вел политику П.А. Столыпина в тупик.

После убийства П.А. Столыпина, в конце 1911 г. в газетах появилась тема «национализации кредита» как отражение соперничества сельских хозяев с системой хлеботорговли, организованной рядом банков и французской зерноторговой фирмой «Луи Дрейфус». В.В. Шульгин, депутат Государственной думы, член Киевского клуба русских националистов, в статье «Столыпин и евреи» коснулся темы банковского кредита: «Перед смертью Столыпин носился с мыслью о „национализации капитала“. Это было начинание покровительственного, в отношении русских предприятий, характера. Предполагалось, что казна создаст особый фонд, из которого будет приходить на помощь живым русским людям. Тем энергичным русским характерам, которые, однако, не могут приложить своей энергии, так как не могут раздобыть кредита. Того кредита, той золотой или живой воды, которой обильно пользовался каждый еврей только в силу... „рождения“, то есть в силу принадлежности своей к еврейству.

В некоторых кругах существовало убеждение, что именно за этот проект „еврейство“ убило Столыпина. Если бы это было так, то это обозначало бы, что еврейство Столыпина не поняло…» [11].

Действительно, премьер-министр выступал за отмену всех ограничений для евреев, начиная с отмены «черты оседлости».

А.И. Солженицын, консультировавшийся с В.В. Шульгиным, продолжил тему о взаимозависимости «национализации кредита» и убийства Столыпина [12].

Впрочем, дело не в «еврействе», как покажется несведущему читателю, а в имперской экономической стратегии, которую осуществляли три силы: бюджетные средства государства, банковский международный капитал и банковский национальный капитал. Последний принадлежал старообрядцам, которые со времен Церковного раскола претерпели беспримерные гонения и стали особым субэтносом («русскими евреями»). Об их талантах свидетельствуют их дела: Радиевая экспедиция академика В.И. Вернадского, Аэродинамический институт, Третьяковская художественная галерея, Художественный театр (нынешний МХАТ), автомобильный завод АМО (советский ЗИЛ), завод «Электросталь» (входит в концерн «Росатом»), поддержка творческих поисков в искусстве, социальные программы. Они не доверяли представителям международного капитала и жестко конкурировали с ними.

Обе финансовые силы во время Первой мировой войны стали временными союзниками в стремлении возглавить имперское правительство, участвовали в Февральском перевороте, а после Октября их идейные представители входили в руководство Коммунистической партии, одни — сторонники Мировой революции (Л.Д. Троцкий), другие — сторонники построения социализма «в одной, отдельно взятой стране» (И.В. Сталин). Победили сталинисты, которые произвели в банковском деле революцию, установив двухканальное финансирование экономики под полным контролем Государственного банка.

Последний акт экономической драмы Российской империи завершился так. Накануне Февральского переворота съезды Объединенного дворянства пытались создать сильную организацию земельных собственников (совместно с крестьянами) по образцу Союза сельских хозяев Германии, чтобы взять в свои руки сбыт сельхозпродукции и оттеснить банковский капитал, отнимающий у аграриев основную прибыль. Если в Германии перед началом Первой мировой войны в Союз входило 350 тыс. собственников, то в российский Союз землевладельцев пожелало вступить всего 53 человека. Дворянство, некогда мощная опора государственного строя, сходило с исторической сцены. Фактически отстаивать имперские интересы было некому. Во время Гражданской войны в белогвардейской армии подавляющее большинство офицеров были «февралистами». 

У Истории свои сроки

В результате финансовой реформы, проведенной государством, начиная с 1860 г. стали катастрофически разрастаться противоречия между культурами имперской (петровской, пушкинской) и разночинной, теневой. Выдающийся культуролог русской эмиграции Владимир Васильевич Вейдле, никак не касаясь финансов, сделал обобщающий вывод: «Перемена, происшедшая таким образом в составе русского культурного слоя, имела огромное общегосударственное значение, не потому, конечно, что дворяне были хороши, а интеллигенты плохи, но потому, что дворяне были одновременно и культурным, и правящим слоем, а интеллигенция стала лишь частью культурного слоя и с самого начала противопоставила себя слою правящему. Отсюда и получилось то гибельное для России расщепление культурных сил… С середины ХIХ века единого культурного слоя в России действительно больше не было, а была бюрократия, была интеллигенция и были не примыкавшие ни к той, ни к другой образованные и творчески одаренные люди. Эти последние, чем дальше, тем больше, становились подлинными носителями русской культуры, но к русскому государству не имели никакого отношения — ни правительственного, как бюрократия, ни оппозиционного, как интеллигенция. Бюрократия и интеллигенция жили исключительно политическими интересами (хотя «политика» значила для них не то же самое) и потому хирели культурно… Достаточно было профессору не высказать одобрения студенческой забастовке, чтобы его отчислили от интеллигенции. Недаром существовали у нас две цензуры, действовавшие с одинаковым усердием и успехом, хотя одна имела в своем распоряжении государственный, а другая лишь общественный аппарат, одна — запрет, другая — организованную травлю. Травили у нас Леонтьева, Писемского, Лескова. К духовной свободе относилась враждебно как большая часть бюрократии, так и большая часть интеллигенции. Оттого-то подонки интеллигенции в союзе с подонками бюрократии и могли образовать послереволюционную правящую верхушку» [13].

Вспоминается роман Льва Толстого «Анна Каренина», события которого разворачиваются в послереформаторское время и главный герой которого помещик Константин Левин (а вовсе не Анна Каренина и не Алексей Вронский!) говорит о своей деятельности: «Так мы без расчета и живем, точно приставлены мы, как весталки древние, блюсти огонь какой-то».

В.В. Вейдле сделал убийственный с точки зрения общепринятых взглядов вывод, что время «Великих реформ — едва ли не самое трагическое в русской истории, когда весь еще не распавшийся культурный слой, включавший и подраставшую интеллигенцию, и правившее еще дворянство, и государство, и общество, и всю ту Россию, что была нацией, но не народом, обратился к этому народу, чтобы дать ему то, в чем, казалось, он нуждался, чтобы с ним соединиться, чтобы сделать нацией и его. Но время потому и было трагическим, что попытка не удалась, и все реформы, включая и освобождение крестьян, были приняты народом как барские затеи, которые могут быть выгодны ему или нет, но всегда остаются ему чужды» [13].

И что поразительно: никто ни в русской эмиграции, ни в Советском Союзе, не оспорил его. Все склонили головы и промолчали.

Окончательный приговор В.В. Вейдле звучит так: «…с шестидесятых годов начинается история русской революции. Быстро стали образовываться два враждебных механизма, бюрократический и интеллигентский, правительственный и революционный, два механизма, мешавшие видеть, мешавшие отличать реальные нужды страны от теоретических постулатов революции или контрреволюции, постоянно нарушавшие естественное развитие культурной жизни» [13].

Случайно ли, символично ли, но П.А. Столыпин был убит как раз во время торжеств по случаю 50-летия Великих реформ. Герой, переживший одиннадцать покушений и написавший в завещании: «Похороните меня там, где меня убьют», понимал, с какими силами боролся. Огонь был потушен.

Диктат

Уточним: французы имели сильные позиции в железнодорожном строительстве и машиностроении, судостроении, военной промышленности, нефтедобыче, угольной промышленности, металлургии; немцы — в машиностроении, электропромышленности, металлургии, железнодорожном машиностроении, судостроении; англичане — в нефтедобывающей промышленности, добыче меди, золота и платины.

В 1907 г. государственный долг Российской империи составлял 8594 млрд руб., из которых 60% приходилось на французские банки. Военные взаимоотношения России и Франции фактически были торговой сделкой. Военный министр В.А. Сухомлинов описал суть дела без дипломатических иносказаний: «Французы охотно шли навстречу нам в деле помощи по постройке железных дорог, в особенности тех из них, которые имели стратегическое значение. Таковыми были, конечно, линии, преимущественно направлявшиеся от центра к западной границе, а затем рокировочные, параллельные фронтам сосредоточения армий. Эти дороги, имевшие большое значение для военных целей, не могли быть всегда интересными в торговом отношении — их эксплуатация обещала убытки, а не доходы».

В.А. Сухомлинов привел фрагмент переписки министра финансов В.Н. Коковцова с министром иностранных дел С.Д. Сазоновым.

«Министр финансов. В. срочно.

Получено 17 июня 1913 года 639. В. доверительно. Милостивый Государь, Сергей Дмитриевич!

Приехавший в С.-Петербург председатель синдикальной палаты парижских биржевых маклеров г. де Вернейль сообщил мне, что он уполномочен передать взгляд французского правительства на выпуск в Париже русских государственных и гарантированных правительством займов. Взгляд этот он передал мне в нижеследующем изложении:

„Я уполномочен вам сообщить, что французское правительство расположено разрешить русскому правительству брать ежегодно на парижском рынке от 400 до 500 миллионов франков в форме государственного займа или ценностей, обеспечиваемых государством, для реализации программы железнодорожного строительства во всей империи на двояком условии:

1. Чтобы постройка стратегических линий, предусматриваемых в согласии с французским Генеральным штабом, была предпринята немедленно.
2. Чтобы наличные силы русской армии в мирное время были значительно увеличены…“» [14].

Невысокий ранг гостя показывал, что французы уверены в исполнении своих предложений и смотрят на переговоры как на формальность.

К 1914 г. 55% российских ценных бумаг принадлежали иностранному капиталу, что позволило председателю Совета синдиката «Продуголь», члену Совета министерства торговли и промышленности Н.С. Авдакову считать российский торгово-промышленный капитал как «силу, равновеликую правительству».

Банковский аналитик писал: «Русская казна действительно „платила дань“ французским банкам, и те имели возможность оказывать непосредственное или даже политическим путем давление на Министерство финансов… Таким образом сращение русских банков с правительственным аппаратом страны и общность интересов русских и заграничных банков привели к широко поставленной эксплуатации казны в интересах русского и заграничного капитала[6, с. 254, 255].

В объяснительной записке к проекту государственного бюджета на 1913 г. премьер-министр и министр финансов В.Н. Коковцов был вынужден признать, «что в настоящее время производство существующих фабрик и заводов не может в полной мере удовлетворить внутреннему спросу, и страна, обладающая неизмеримыми запасами естественных богатств, вынуждена испытывать недостаток чугуна, железа, топлива и других необходимых предметов». Он указывал как на одну из проблем на деятельность монополистических синдикатов, которые «не останавливаются нередко перед искусственным понижением предложения товаров, на которые имеется растущий спрос, поднимают цены и приводят к необходимости открывать границы для иностранного ввоза».

Финальный аккорд французских займов прозвучал в конце Гражданской войны, во время восьмимесячного существования «Государства Крым». Правительство Франции в обмен на поддержку Русской армии генерала Петра Врангеля вынудило его подписать финансовый договор:

«30 августа 1920 года в английских газетах был опубликован текст договора между Францией и ген. Врангелем. Текст этот содержал признание финансовых обязательств русских правительств по отношению к Франции в полном объеме и выплату долгов с рассрочкой на 35 лет и с годовым процентом в 6,5%. Выплата эта должна была гарантироваться, в частности, предоставлением Франции эксплуатации всех русских железных дорог, предоставлением всего экспортируемого с Украины и Кубани зерна, правом получать 3/4 русской продукции нефти и 1/4 продукции угля Донецкого бассейна» [15].

Золотой запас спит на боевом посту

Золотой запас России в 1914 г., перед началом Первой мировой войны, был крупнейшим в мире и составлял 1695 млн руб. (1311 т золота, более 60 млрд долл. по курсу 2000-х годов).

Министр земледелия Александр Васильевич Кривошеин писал: «Россия была одной из редких стран, где сумма кредитных билетов в обращении была ниже суммы золотого запаса» [16].

«Громадная инертная масса», несмотря на острую нужду народного хозяйства в инвестициях, не была использована для разрешения острейшего экономического противоречия между бурно развивающейся промышленностью и примитивным земледелием. Премьер-министр и его соратник министр земледелия А.В. Кривошеин не смогли преодолеть сопротивление финансовой элиты.

Только в январе 1914 г. А.В. Кривошеину удалось изменить стратегическое планирование в империи. Объявленный с его подачи «Новый курс» нового министра финансов Петра Людвиговича Барка увеличивал капиталовложения в народное хозяйство, осуждалась прежняя система, «которая наполняет государственное казначейство ценою разорения, духовного и хозяйственного, всего народа». Отныне финансовая система должна была работать «на началах производительных сил». Более того, были приняты пятилетние (!) планы земельных улучшений и расширения сети железных дорог на 50%, включая Турксиб и Южно-Сибирскую магистраль, было решено строить электростанции на Днепре и Волхове. Но это было реализовано уже в СССР. До начала Первой мировой войны оставалось восемь месяцев.

Генералитет против

Во время мировой войны, когда выявились роковые просчеты в снабжении фронта, на сцену вышли генералы. Нужда в вооружении и боеприпасах была настолько безмерной, что к военным заказам ринулась целая армия лоббистов, банкиров, политиков, аристократов, в том числе иностранцев. Ситуация осложнялась тем, что правительство было не в состоянии обеспечить работу военной промышленности. В стране царило двоевластие: Ставка Верховного главнокомандующего контролировала огромные территории, где у правительства не было никаких прав, но в тылу, в вопросах выдачи заказов ситуация была обратной.

Генерал-лейтенант (затем генерал от артиллерии) Алексей Алексеевич Маниковский, начальник Главного артиллерийского управления (ГАУ), можно сказать, пошел по пути Столыпина.

В его книге говорится: «Но при первых же известиях о крайнем недостатке боевого снабжения на фронте и возможности вследствие этого „хорошо заработать“ на предметах столь острой нужды „известную“ часть общества бывшей царской России охватил беспримерный ажиотаж. Именно 76-мм (3-дм) снаряд и был тем первым лакомым куском, на который оскалились зубы всех шакалов, жаждущих только легкой наживы и у которых оказывалось подчас немало сильных покровителей...» [17].

Читаем у генерала А.И. Деникина: «Эта весна 1915 г. останется у меня навсегда в памяти. Тяжелые кровопролитные бои, ни патронов, ни снарядов. Сражение под Перемышлем в середине мая. Одиннадцать дней жесточайшего боя Железной дивизии... Одиннадцать дней страшного гула немецкой тяжелой артиллерии, буквально срывавшей целые ряды окопов вместе с защитниками их... И молчание моих батарей... Мы не могли отвечать, нечем было. Даже патронов на ружья было выдано самое ограниченное количество. Полки, измотанные до последней степени, отбивали одну атаку за другой... штыками или, в крайнем случае, стрельбой в упор. Я видел, как редели, ряды моих стрелков, и испытывал отчаяние и сознание нелепой беспомощности. Два полка были почти уничтожены одним огнем... И когда после трехдневного молчания нашей шестидюймовой батареи ей подвезли пятьдесят снарядов, об этом сообщено было по телефону всем полкам, всем ротам, и все стрелки вздохнули с облегчением.

При таких условиях никакие стратегические планы — ни на Берлин, ни на Будапешт — не могли и не должны были более осуществляться [18].

Со страниц газет, с трибуны Государственной думы, из гостиных великих князей и банкиров на ГАУ сыпались обвинения в пораженческой политике и требования без бюрократических проволочек «заказывать снаряды не только совершенно ничтожным заводам, но иногда даже не заслуживающим доверия аферистам, обещавшим быстро оборудовать новые предприятия».

В результате «расплодилась масса мелких, немощных в техническом отношении и просто дутых предприятий, поглощающих с поразительной прожорливостью и с ничтожной производительностью всякого рода оборудование, инструментальную сталь, металлы, топливо, транспорт, рабочие руки и технические силы, а также валюту».

Не помогло и образование в мае 1915 г. Особого совещания по обороне государства, куда вошли многие депутаты. Лоббизм усилился, начался «крестовый поход на казенный сундук под видом спасительных для армии предложений».

Одна новация Особого совещания стала источником новых банковских доходов. Для гарантии исполнения заказов подрядчику из казны следовало выплатить аванс (до 65% от суммы заказа) под обеспечение (если такового не имелось у подрядчика) банка. Банки выдавали гарантии под огромные проценты. «Гарантия» вынуждала экономить на всем. Заказы исполнялись частниками с опозданием, намного дороже и более низким качеством, чем на государственных заводах.

Например, средняя цена 3-дюймовой шрапнели на государственном заводе была 9,83 руб., на частном — 15,32 руб. По А.А. Маниковскому, общая переплата бюджетных средств в 1916 г. составила 1 094 125 000 руб.

Союзники по Антанте тоже зарабатывали на поставках оружия. Под гарантии английских банков российские военные заказы передавались представителю американского банковского синдиката Моргана, а тот распределял их между американскими фирмами. Англичане как посредники получали огромную выгоду.

«В результате действий лондонского комитете война для России стала непосильно дорогим удовольствием: если в 1914 году день войны стоил российской казне 9,5 млн руб., то после начала работы комитета эта цифра выросла до 60–65 млн руб. Пулеметы Кольта, например, Россия вынуждена была закупать по 1250 долл. При себестоимости 200 долл. и средней рыночной цене 700 долл. То же происходило со всеми американскими товарами. За время работы комитета Китченера и Эллершоу США полностью избавились от внешних задолженностей. Общая стоимость русских заказов в Америке оценивалась в 7 млрд руб. золотом. Чистая прибыль 50 американских компаний-лидеров, только по официальным отчетам, которые считаются сильно заниженными, составила около 3 млрд долл.

В июле 1915 г. агент министерства торговли и промышленности Медзыховский выступил в Совете министров с докладом «О вреде монопольной агентуры Моргана, что вредно бы отразилось на цене и выполнении военных заказов». Реакции властей на этот доклад не последовало: уж слишком многие грели руки на деятельности лондонского комитета, да и ссориться с Англией было не время» [19].

Показательно обращение А.А. Маниковского к военному атташе в Париже полковнику графу А.А. Игнатьеву: «Спасите нас от здешнего филиала Шнейдера — французского посольства, требующего от нас в разгар войны вагонов для доставки через Финляндию апельсинов! …Путиловский завод: уже чувствуется Ваше влияние, так как представители Шнейдера сейчас сильно сбавили тон и употребляют усилия к тому, чтобы только сохранить лицо.

Конечно, Вам возня с этими господами особого удовольствия не доставляет, как и мне тоже! Но что поделаешь, раз приходится оберегать тощую русскую казну от покушения этих проходимцев…» [20].

20 октября (2 ноября) 1916 г. А.А. Маниковский «созрел» для системного действия: правительству был направлен Доклад ГАУ «Программа строительства новых военных заводов», который представлял собой предложение руководства военной промышленности начать перестройку российской экономики и ограничить претензии буржуазии. Согласно Программе сильное ядро государственных заводов должно составлять основу промышленности в военное время, а после войны — быть регулятором цен и лидером научно-технического развития. Частные заводы должны были укрепляться «ячейками военных производств под контролем ГАУ», что означало ни много ни мало, как максимальное государственное участие в организации военной промышленности «на основах государственного социализма». Программа указывала правительству направление действий: «После войны частная промышленность должна заняться своим прямым делом — работать на великий русский рынок, который до войны заполнялся в значительной степени зарубежными фабриками... Вот поистине благородная задача для нашей частной промышленности — завоевать свой собственный рынок» [21].

К главным управленческим силам государства, бюрократии, высшему дворянству и буржуазии, прибавился генералитет.

Мысль о диктатуре исходила от генерала А.А. Маниковского. Показательно, что британский военный министр генерал Китченер отвергал все попытки представителей ГАУ избавиться от посредников и иметь дело напрямую с заводами. И начальник штаба Верховного главнокомандующего (великого князя Николая Николаевича) генерал Янушкевич стоял на стороне Китченера — «по политическим соображениям». Читаем в книге А.А. Маниковского: «Без особо ощутительных для нашей Армии результатов, в труднейшее для нас время пришлось влить в американский рынок колоссальное количество золота, создать и оборудовать там на наши деньги массу военных предприятий, другими словами, произвести на наш счет генеральную мобилизацию американской промышленности, не имея возможности сделать того же по отношению к своей собственной».

Генерал Алексеев предложил царю для наведения порядка в управлении учредить институт «военного диктатора»: «Повеления избранного Вашим Величеством верховного министра государственной обороны должны исполняться внутри империи всеми без изъятия правительственными местами и общественными учреждениями, а равно должностными лицами всех ведомств и всем населением как высочайшие Вашего Императорского Величества повеления.

Верховный министр государственной обороны должен исключительно и непосредственно подчиняться Вашему Императорскому Величеству (…)». (Цит. по: [22]).

Предложение генерала Алексеева было отвергнуто, в нем было усмотрено покушение на прерогативы самодержца.

Тем не менее правительство относилось к банкам с должной настороженностью как к большой и политически опасной силе, что вылилось в превентивной мере — наделением министра финансов правом проводить ревизии банков.

Генерал Маниковский после Февральской революции 1917 г. стал временно управляющим военным министерством Временного правительства, после Октября 1917 года — начальником Артиллерийского управления и Управления снабжения Рабоче-крестьянской Красной армии. Благодаря ему Красная армия была в достаточной мере обеспечена оружием и боеприпасами.

Находясь в эмиграции, бывший депутат Государственной думы и член Особого совещания по обороне Василий Витальевич Шульгин составил схему развития государственного кризиса в империи и в одном из пунктов записал: «Недовольство высших офицеров» [23]. (Участие генералитета в Февральском перевороте — исторический факт.)

Накануне переворота торговля слилась с ростовщичеством

На заседании Государственной думы 4 ноября 1916 г. священник Константин Околович, член думской фракции правых, буквально разгромил существующие экономические порядки: «Вы помните, что сказал бывший товарищ министра Григорий Вячеславович Глинка в первый день, 25 августа, на съезде уполномоченных по продовольствию. Он сказал: „Останавливаясь на двух цифрах: триста миллионов пудов хлеба, закупленных в первый год войны, и пятьсот миллионов — во второй год, что равняется миллиарду рублей, мы должны с удовольствием констатировать, что у нас имеются еще громаднейшие запасы хлеба, у нас еще, по подсчету, старого урожая имеется свыше полумиллиарда пудов. Мне хочется огласить эти цифры, — говорил Г.В. Глинка, для того, чтобы вся наша страна, все наше общество, наши союзники и, наконец, наши враги знали, что мысль истощить войной продовольственные запасы России есть мысль вздорная и никоим образом не осуществимая». И вот, несмотря на такие громадные запасы, несмотря на изобилие плодов земных, несмотря на то, что Россия третий год не вывозит своих запасов за границу и является как бы изолированной страной в торговом отношении, несмотря на все это, цены на готовые продукты первой необходимости, на продукты нашего производства не только не склонны к понижению, а все более и более поднимаются, а продукты питания с рынков все более и более, чаще и чаще исчезают. Наша страна, богатая и обильная естественными продуктами, сразу оказалась как бы страной нищенской и жалкой. Посмотрите, в земледельческой, хлебной стране мы наблюдаем бесконечные хлебные хвосты. Дают нам после многих часов стояния не больше двух-трех фунтов хлеба…

Мучной, молочный, сахарный голод возникает исключительно по стачке крупных спекулянтов, забирающих в свои хищные лапы массу продуктов, удерживающих эти продукты до тех пор, пока цены не будут взвинчены до голодной высоты… Торговля смешалась с ростовщичеством, почувствовала себя освобожденной от всяких законов экономической логики… Когда же правительство начинает бороться с этим, когда оно начинает вводить таксы, то вы обратите внимание, что все предметы, на которые объявлена такса, на следующий же день в лавке не оказываются. Вы вспомните, когда в Петрограде пробовали ввести обязательную таксу на мясо в розничных лавках, то немедленно забастовала вся так называемая площадка, т.е. организация, где продается живой скот. Когда были сделаны попытки повлиять на эту площадку, то что-то неладное начало твориться на мясной бирже. Когда пытались воздействовать на мясную биржу, то вдруг, точно по мановению волшебной палочки, прасолы самых разнообразных местностей России перестали доставлять скот в Петроград. Любопытно при этом вспомнить отмеченный в печати отзыв члена Государственной думы Зверева-2. Он говорил, что у них в Нижегородской губ., в частности, в Арзамасском уезде, прежние крупные прасолы имеют меньше работы, нежели невесть откуда вынырнувшие мелкие торгаши, скупающие большими партиями скот, получающие по первому же телеграфному требованию крупные сумм, немедленно получающие вагоны для отправки скота, как только его пожелают отправить. Сама собой напрашивается мысль, что кто-то взял всю нашу торговлю, мясную, хлебную и молочную, в свои руки и руководит повышением и понижением цен. Есть какой-то вампир, который овладел всей Россией. Своими отвратительными губами он прилип к сердцу ее народнохозяйственного организма; в своих клещах он крепко держит голову, мешает работать мысли. Имя этому чудовищу — банки… Печать отмечала, что за годы войны банки стали собственниками многих заводов. Банковские операции с сахаром представляют собой явление того же порядка, как и торговые сделки с мясом, хлебом, овсом и многими другими продуктами».

Далее Константин Околович привел несколько примеров спекуляций банков продуктами питания и, в частности, сказал: «Все, от низшего до высшего, кричат о дороговизне и показывают кулак в кармане, а настоящей борьбы с нею не ведут, как будто бы кто-то запрещает, как будто есть какая-то неведомая сила, которая мешает приступить к борьбе с дороговизной». И привел для примера высказывание некоего генерала, который предложил свой рецепт: повесить на железнодорожной платформе одного начальника станции, одного купца и одного банкира и „пустить это трио“ по всем железным дорогам» [24].

«Неведомая сила», о которой говорил священник, уже вырвалась из-под контроля государства.

К началу 1917г. цены на продовольствие в Петрограде увеличились: на пшеничную муку на 269%, на ржаную — на 243, на соль — на 500%, на сахар — на 457%, на обувь и одежду — в 4–5 раз. 

В это же время военное министерство (под воздействием А.А. Маниковского) усилило на заводах контроль военной приемки. Власть почувствовала угрозу, исходившую от крупного капитала. Оппозиция назвала действия правительства «государственным социализмом». Так, министерство путей сообщения планировало помимо казенной добычи угля и нефти расширение собственного транспортного машиностроения и создания собственных металлургических заводов. Некоторые заводы были национализированы. Стала осуществляться относящаяся к началу 1914 г. идея правительства ввести пятилетние циклы планирования строительства железных дорог, портов, крупных гидроэлектростанций (Днепровской и Волховской, которые были построены уже в первые советские пятилетки).

Начав борьбу с частными монополиями, руководители обороны и военной промышленности подчеркивали неэффективность и коррумпированность существующего порядка управления. Соответственно, промышленники и банкиры выступали против усиления государственного контроля. Такой же конфликт интересов наблюдался и в других важнейших отраслях экономики — прежде всего в угледобыче и хлеботорговле.

Окончание >>>

Если вы заметили орфографическую, стилистическую или другую ошибку на этой странице, просто выделите ошибку мышью и нажмите Ctrl+Enter. Выделенный текст будет немедленно отослан редактору