Кадровая политика № 1/2003 :: Содержание

С.Т.МИНАКОВ
СОВЕТСКАЯ ВОЕННАЯ ЭЛИТА В ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЕ 20-30-х ГОДОВ

Две модели модернизации Красной Армии и "падение" старой военной элиты

1. "Германская модель" И. Уборевича и формирование "новой военной элиты"

…Осенью 1927 г. на учебу в Германию на тринадцать месяцев направили И. Уборевича. Видимо, уже тогда И. Сталин наметил именно его для прорыва в модернизации РККА, превратив в "своего вождя" Красной Армии, сделав его собственной "креатурой". И ранее с большим вниманием относившийся к опыту германской армии (отчасти, благодаря свойствам своего характера и темперамента), после интенсивного и разностороннего обучения, И. Уборевич превратился в самого "любимого" и последовательного "ученика" немецких генералов "старой" кайзеровской школы. "Товарищам, особенно Уборевичу, в Рейхсвере были открыты почти все двери, за исключением лишь абсолютно секретных вещей… Уборевичу они показали… больше, чем другим, и он, несомненно, может считаться сейчас одним из самых лучших иностранных (а не только русских) знатоков современной германской армии… В дальнейшем общении с ним немцы убедились, что Уборевич очень талантливый и многообещающий полководец и это усилило их симпатии к нему" (см. Ахтамзяна). Все это, конечно же, было известно И. Сталину. Он принял И. Уборевича перед его отъездом в Германию, подчеркнув тем самым особую заинтересованность "миссии Уборевича" в Германии. Ведь поездки советских "генералов" в Германию в 1925-1933 гг. были явлением вполне рутинным и исключительно в сфере ведения К. Ворошилова, Разведуправления Штаба РККА (И. Уншлихта и Я. Берзина) и ОГПУ (Г. Ягоды). Со всеми другими высшими офицерами, в связи с этим, И. Сталин не встречался.

Итоги пребывания И. Уборевича на учебе в Германии и выводы, сделанные им из этого, стали основой направления модернизации Красной Армии, которое было определено в качестве официального с 1929 г. В них И. Уборевич в целом выражал господствовавшие тогда в германских высших военных кругах взгляды на модернизацию и развитие вооруженных сил, т. е. на использование "германской модели" развития вооруженных сил.

И. Уборевич, подводя в своем отчете итоги пребывания в Германии, сделал (скорее всего, не предумышленно) и далеко идущие политические выводы, возможно, и не подозревая об их именно политически-опасных последствиях.

"Немецкие специалисты, в том числе и военного дела, стоят неизмеримо выше нас, - писал И. Уборевич. - Мне кажется, что мы должны покупать этих специалистов, привлекая умело к себе… Я не думаю, что бы немецкие специалисты оказались бы хуже политически и более опасными, чем наши русские специалисты" (см. Дьякова и Бушуеву). Вот как высказался о смене ориентаций с "русских генштабистов" на "немецких" один из его сослуживцев: "При нем в округе существовало ничем не оправданное неофициальное деление старшего командного состава на две так называемые "школы" - старую и новую. Практически это выражалось в том, что часть командного состава (представители "новой школы") получала всевозможные привилегии, пользовалась особым уважением командующего, а другая часть (представители "старой школы", к которой Уборевич относил всех, чья точка зрения на обучение и воспитание войск не совпадала с его взглядами) находилась как бы в тени, далеко не всегда получала поддержку даже в осуществлении ценных начинаний" (см. С.А. Калинина).

Мнение и выводы И. Уборевича в отношении этой "старой русской школы", следовательно, не были случайными. Они были логичными, последовательными и устойчивыми не только в военном, но и, пожалуй, в военно-политическом смысле.

Все это вполне совпадало с мнением ОГПУ и И. Сталина. В обстановке обострившегося социально-политического кризиса рекомендации И. Уборевича можно было расценить и как сигнал к началу "чистки" Красной Армии и ее элиты от этого, весьма опасного и подозрительного военно-политического слоя, утратившего свою полезность для советской власти. Действительно, принятие курса на модернизацию Красной Армии с опорой на более тесные отношения с Рейхсвером вызвало изменение в составе "военной элиты". В ней более активную роль стали играть "генштабисты", подготовленные в германской Военной академии. Лидер, недавно определявший стратегическую концепцию Красной Армии, М. Тухачевский, занимавший одно из первых, ведущих мест в составе военной элиты, был сдвинут на 10 или 11 место по значимости его должности в структуре высшей организации Красной Армии (командующий Ленинградским военным округом).

…"Германская модель" модернизации РККА И. Уборевича, учитывая вышеизложенное, не представляла собой смену направления в развитии советских вооруженных сил. Это было совершенствование внутри старой системы, основанной, как и у "военспецов-генштабистов" старой русской армии, на опыте 1-й мировой войны, т. е. представляла собой "консервативную модель" модернизации Красной Армии. Теперь главной военно-теоретической, военно-технической и военно-политической опорой, объективно, становился Рейхсвер и его "представитель" в СССР, самое доверенное лицо среди советских "генералов" И. Уборевич. В этом, а не только в симпатиях и доверии к ним И. Сталина, вероятно, также следует искать одну из причин кратковременного военно-политического взлета И. Уборевича.

…15 июля 1929 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление "О состоянии обороны СССР", подводившее итоги предшествующего начального периода реконструкции вооруженных сил и модернизации оборонной системы СССР и признававшее этот процесс неудовлетворительным.

В соответствии с заданиями Политбюро к концу пятилетки отмобилизованная РККА должна была насчитывать: не менее 3 миллионов человек, иметь 3 тысячи танков, 3759 легких пушек, 798 тяжелых пушек, 1218 зенитных орудий среднего калибра, 712 зенитных орудий малого калибра, 120 орудий большой мощности, а также предполагалось к концу пятилетки иметь не менее 150-180 тысяч автомобилей и нужное количество тракторов.

На основании принятых партийных постановлений и правительственных решений была учреждена должность начальника вооружений РККА. 19 ноября 1929 г. им стал И. Уборевич.

"Программа модернизации Уборевича" концептуально опиралась на точку зрения штаба Рейхсвера, начальник которого генерал В. Адам выразил ее вполне определенно: "Я категорически придерживаюсь того мнения, что танки в будущей войне будут играть вспомогательную роль и что нам надо обратить особое внимание на противотанковые средства: при хороших противотанковых средствах танки не будут иметь большого значения... Большие битвы никогда не будут решены танками, а людьми" (см. Дьякова и Бушуеву).

…В своем докладе о реконструкции Красной Армии 28 октября 1929 г. на заседании РВС СССР И. Уборевич утверждал, что, во-первых, нужна "модернизация старых систем, старых запасов снарядов, …старых танков путем перестволения". Решающую роль в будущих сражениях И. Уборевич отводил тяжелой артиллерии.

Но и И. Уборевич и В. Адам обоснованно отводили большую роль боевой профессиональной подготовке личного состава. Именно высокое качество подготовки солдат и офицеров рейхсвера произвело наибольшее впечатление на М. Тухачевского во время его пребывания на маневрах в Германии в 1925 г. (см. Рейсвер и Красная Армия).

Вслед за немецкими генералами, И. Уборевич считал "самым страшным - неумение войск пользоваться этой техникой. Танки выпускаются быстрее, чем командиры специалисты. Подготовка квалифицированных бойцов требует большого времени. Положение должно быть таково, чтобы подготовка в армии людских ресурсов и оснащение армии техническими средствами должно идти параллельно". Этими соображениями И. Уборевич мотивировал необходимость постепенности насыщения армии новейшими средствами войны, в том числе танками. Именно, танковый вопрос, пожалуй, и оказался принципиальным в расхождении взглядов на модернизацию РККА генералов рейхсвера, И. Уборевича и М. Тухачевского (их оппонента).

Поставив во главу угла технической модернизации РККА "германскую модель", И. Уборевич делал упор на артиллерийское перевооружение. В частности, предусматривалось введение новых (германских "по происхождению") систем тяжелой, полевой (армейской), противотанковой, зенитной артиллерии и минометных систем, он заключил в апреле 1930 г. соответствующий договор с германской фирмой "Рейнметалл". Однако, как отмечал М. Тухачевский, "…Уборевич и Ефимов провели заключение договора с фирмой "Рейнметалл" на продажу нам и постановку у нас на производство целого ряда артиллерийских систем. При испытании этих систем, производвшихся одновременно с постановкой на производство, выяснилось, что они недоработаны…" (см. Дьякова и Бушуеву).

Действительно, проблема деловых взаимоотношений с "Рейнметаллом" по договору, заключенному с этой фирмой И. Уборевичем (несомненно, опиравшимся на мнение Н.Ефимова) еще в апреле 1930 г., нашла свое отражение и в других документах. Очевидно, эта проблема и оказалась одной из главных причин, вызвавших приезд в Москву 10 октября 1931 г. миссии во главе с начальником штаба Рейхсвера генералом В. Адамом.

Активизация профранцузских политических действий со стороны германского правительства также начала вызывать серьезное беспокойство советского высшего политического и военного руководства. В частности К. Ворошилов (очевидно, вслед за И. Сталиным) выражал по этому поводу особое беспокойство, полагая, что германское политическое и военное руководство уже взяло курс на свертывание советско-германского военного сотрудничества. Советский военный атташе в Германии В. Путна, наоборот, считал, что повода для беспокойства нет. "Взяв для оценки всю сумму (все виды) нашего сотрудничества с "друзьями", - писал он 1-му заместителю Председателя РВС СССР и наркома И. Уборевичу 23 января 1931 г., - нельзя найти сколько-нибудь убедительных симптомов и доказательств, чтобы приходить к заключению о наличии со стороны "друзей" тенденции к свертыванию отношений в целом. …Наше положение по сравнению с 1929 годом сильно улучшилось и окрепло тем, что мы имеем в отношениях такие элементы заинтересованности германской военной промышленности, каких раньше не было, и они страхуют нас от неожиданностей".

Однако и В. Путна вынужден был признать, что у "друзей" отчетливый курс на свертывание" потому, что их военные предприятия в СССР "пожирают у них сравнительно много денег. Если мы не пойдем на уменьшение расходов "друзей", они предприятия ликвидируют, не рассматривая это как полный разрыв". Однако уже в мае 1930 г. появились первые симптомы неблагополучия в этой сфере. Побывавшие в Германии высшие авиационные начальники Я. Алкснис и С. Меженинов красноречиво выразили свои впечатления о немецких "друзьях": "Общее впечатление такое, что внешне немцы с нами исключительно любезны, предупредительны и внимательны, по существу же они лишь терпят нас, стремятся получить от нас как можно больше и дать нам возможно меньше из своих достижений в области тактики и особенно техники (см. Военно-исторический журнал. 1997. № 2. С. 34).

Итак, уже в январе 1931 г. возникла угроза ликвидации военных предприятий и экспериментальных баз испытания авиа- и бронетехники и подготовки соответствующих специалистов по ее обслуживанию. Устранение этой угрозы зависило от увеличения советских капиталовложений в указанные предприятия. Возникли разногласия между военным атташе в Германии В. Путной и руководством наркомата в лице К. Ворошилова и И. Уборевича. Вскоре последовал отзыв В. Путны из Германии. Курс наркомата оставался прежним, что не способствовало улучшению процесса модернизации армии.

В результате существенных неудач И. Уборевича в деле модернизации РККА общие показатели этого процесса к 1931 г. были плохие. Запланированные показатели в среднем были выполнены лишь на две трети. По танкам же, самолетам, артсистемам - лишь 42-53%. Плохо работала военная промышленность, в которой производство новых видов вооружения (танки) или новых типов его (самолеты) зависело от импортных образцов (см. Р. Симонова)). Они в значительной мере поступали из Германии. В этом усматривалась и вина непосредственно самого И. Уборевич. Причину активно искали и во "вредительстве" старых "спецов", в их числе и "военных". Целая серия дел о "вредительстве", сопровождавшаяся арестами и репрессиями "буржуазных специалистов" (особенно в военной промышленности, в авиастроении) не могла не затрагивать и служебную репутацию И. Уборевича. Он был снят с должности, как и Б. Шапошников.

2. Модернизация по "Программе Тухачевского" и ротация военной элиты

16 декабря 1929 г. М. Тухачевский выступил с докладом "О характере современных войн в свете решений VI Конгресса коминтерна" на заседании военной секции при Коммунистической академии. В русле концепции "революции извне", он по-прежнему, "постулировал", что "грандиозные войны, пока большая часть света не станет социалистической, являются неизбежными" и поэтому, считал он, "задачей компартии является настойчивая, повседневная пропаганда борьбы против пацифизма".

Утверждая, что "масштаб нашего военно-теоретического мышления ниже довоенного уровня" и опровергая заявления своих оппонентов, что, "…мол, Красной Армии и в будущих войнах придется воевать на пониженном техническо-экономическом базисе", М. Тухачевский убеждал, что "такое представление идет вразрез с достижениями нашей промышленности сегодняшнего дня". По мнению М. Тухачевского, это "не отвечает, и тем более оно противоречит пятилетнему плану развития нашего хозяйства и всей генеральной линии нашей партии".

Ссылаясь на решения VI Конгресса Коминтерна, М. Тухачевский отстаивал правомочность ведения "войн" социализма против империализма" и "оборону национальных революций и государств с пролетарской диктатурой…". По его мнению, решение вопроса о немедленном ведении революционной войны зависит исключительно от "материальных условий осуществимости этого и интересов социалистической революции, которая уже началась…".

Но в этом докладе М. Тухачевского просматривалось и нечто новое - синтез идей "революции извне" и концепции "войны моторов". Эта концепция оперативно-тактических методов, так называемой, "глубокой операции", генетически выраставшей из боевого опыта и теоретических установок "последовательных операций" и "таранной стратегии" М. Тухачевского, была научно разработана В.Триандафиловым.

Книга В.Триандафилова "Характер операций современных армий", изданная в 1929 г. стала первым фундаментальным военно-научным трудом, целостно обозначившим новые перспективы развития военного искусства, военно-теоретической предпосылкой принятия радикальных решений для принципиальной модернизации советских вооруженных сил. По сути дела почти весь боевой опыт старой русской армии в период 1-й мировой войны и Красной Армии в гражданской войне, "мягко" выражаясь, сдвигался в "историю". Актуальность и ценность сохранял преимущественно боевой опыт германской армии 1914 г., отчасти русский "брусиловский" опыт 1916 г. И "польский поход" М. Тухачевского.

Речь шла о совершенно иных по размаху, глубине и технической насыщенности боевых операций грядущей войны. Важнейшим основанием для такого вывода оказывалось быстрое и разностороннее развитие военной техники, с появлением принципиально новых ее видов, прежде всего, танков.

Военно-теоретический смысл книги В.Триандафилова обнаруживал синтез прежней "стратегии сокрушения", "революции извне" М. Тухачевского с технической модернизацией вооруженных сил. Таким образом, концепция В. Триандафилова пока на теоретическом уровне преодолевала "бессилие" наступления перед "силой" обороны, казалось бы доказанное итогами 1-й мировой войны.

Принятие или неприятия этой книги в качестве основополагающего теоретического опыта затрагивало очень многие военные судьбы. Заявляя о "войне моторов", как о "войне будущего", даже в мягкой и некатегоричной форме, В. Триандофиллов, желая того или нет, поставил вопрос о судьбе кавалерии, артиллерии, пехоты и вообще традиционных военных и боевых ценностях. Образно выражаясь, "отставка" стала угрожать "кавалеристам", "героям гражданской войны", "генштабистам старой армии". Таким образом, труд В. Триандафилова (см.) "взорвал" образованную военную общественность и советскую военную элиту.

…М. Тухачевский, пристально следивший за происходившими процессами, 11 января 1930 г. направил на имя К. Ворошилова докладную записку, в которой, на основе предшествующей докладной записки от 20 декабря 1927 г., изложил развернутую программу и план модернизации РККА с учетом геостратегических целей и геополитического положения СССР. Он, в частности, писал, что "необходимо совершенно по-новому подойти к задаче развития и реконструкции РККА. Поправками или надбавками в тех или иных участках строительства армии ограничиться невозможно. Необходимо подойти к структуре РККА реконструктивно, в полном соответствии с хозяйственными успехами".

В докладной записке М. Тухачевский делал определенные выводы, прогнозы, намечал концепции оперативно-стратегического характера, в которых ясно просматривались новые, нигде дотоле не очерченные аспекты будущей "войны моторов". "На основе учета всех новейших факторов техники и возможностей массового военно-технического производства, а также сдвигов, происшедших в деревне, количественного роста различных родов войск, появятся новые пропорции, новые структурные изменения… Реконструированная армия вызовет новые формы оперативного искусства… Увеличение количества танков и авиации позволяет завязать генеральное сражение одновременно ударом 150 стрелковых дивизий на фронте в 450 км и в глубину на 100-200 км, что может повлечь полное уничтожение армии противника. Это углубленное сражение может быть достигнуто высадкой массовых десантов в тыловой полосе противника путем применения танково-десантных прорывных отрядов и авиадесанта".

М. Тухачевский считал необходимым к концу пятилетки иметь Красную Армию в составе 260 стрелковых и кавалерийских дивизий, 50 дивизий артиллерии большой мощности и минометов, а также обеспечить войска к указанному времени 40 тыс. самолетов и 50 тыс. танков (см. РГВА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 170. Л. 17-20).

Однако сущность концепции модернизации М. Тухачевского заключалась в необходимости "ассимиляции производства, которая должна представлять из себя двусторонний процесс: военные производственные мощности, частично занимающиеся выпуском мирной продукции, и гражданские производства, которые путем дополнительных затрат приспосабливаются к быстрому переходу на военные рельсы". Он считал, что "мобилизация промышленности, во-первых, в эти короткие сроки начнет выпускать во много раз больше военной продукции, чем в прошлую войну. Способность страны к быстрой мобилизации своих промышленно-экономических ресурсов является одним из крупнейших показателей ее военной мощи" (см. РГВА. Ф. 4. Оп. 41. Д. 1107. Л. 62).

Однако его программа была воспринята высшей политической и военной властью как "сверхрадикальная".

…5 марта 1930 г. К. Ворошилов писал И. Сталину: "…Направляю для ознакомления копию письма Тухачевского и справку штаба по этому поводу. Тухачевский хочет быть оригинальным и радикальным. Плохо, что в КА есть порода людей, которая этот радикализм принимает за чистую монету" (см. Военные архивы). И. Сталин, судя по весьма быстрой реакции, проявил большой интерес к сообщению К. Ворошилова и отнесся к предложениям М. Тухачевского резко отрицательно. В ответном письме К. Ворошилову от 23 марта 1930 г. он сообщал: "…Я думаю, что "план" т. Тухачевского является результатом увлечения "левой" фразой, результатом увлечения бумажным, канцелярским максимализмом. Поэтому-то анализ заменен в нем "игрой в цифири", а марксистская перспектива роста Красной Армии - фантастикой. "Осуществить" такой "план" - значит наверняка загубить и хозяйство страны и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции…" (см. Переписку советского руководства).

Опираясь на оценку И. Сталина, нарком сразу же сообщил о ней М. Тухачевскому, подчеркнув, что он полностью присоединяется к мнению т. Сталина. "…Принятие и выполнение Вашей программы было бы хуже всякой контрреволюции, потому что оно неминуемо повело бы к полной ликвидации социалистического строительства и к замене его какой-то своеобразной и, во всяком случае, враждебной пролетариату системой "красного милитаризма".

Письмо И. Сталина по поводу предложений М. Тухачевского и "квалификации" К. Ворошилова, были оглашены на расширенном Пленуме РВС СССР 13 апреля 1930 г.

Возмущенный фальсификацией своих предложений в интерпретации Штаба РККА, М. Тухачевский 19 июня 1930 г. отправил письмо лично И. Сталину. "…Я не собираюсь подозревать т. Шапошникова в каких-либо личных интригах, но должен заявить, что Вы были введены в заблуждение, что мои расчеты от Вас были скрыты, а под ширмой моих предложений Вам были представлены ложные, нелепые, сумасшедшие цифры", - писал М. Тухачевский.

Опровергая "шапошниковскую" интерпретацию своей докладной записки, М. Тухачевский утверждал, что имел в виду отмобилизованную для ведения войны армию с учетом потерь и потенциальных резервов мобилизационных возможностей военной и гражданской промышленности. "По моим расчетам, для организации нового типа глубокого сражения необходимо по мобилизации развернуть 8-12 тысяч танков, о чем я заявлял на РВС еще не зная Вашего письма…

Необходимо иметь в виду, что в танковом вопросе у нас до сего времени подходят очень консервативно к конструкции танка, требуя, чтобы все танки были специально военного образца... Танки, идущие обычно во 2-м и 3-м эшелонах, могут быть несколько меньшей быстроходности и большего габарита... А это значит, что такой танк может являться бронированным трактором…". В этом же направлении говорил М. Тухачевский и об авиации.

Он отмечал далее, что "Штаб РККА указывает на необходимость постройки многих крупнейших заводов, что я считаю совершенно неправильным. Военное производство может в основном базироваться на гражданской промышленности... Я исхожу из стремления минимальных затрат в мирное время, - продолжал М. Тухачевский, - путем изыскания способов приспособления мирной продукции и органов хозяйственно-культурного строительства для целей войны". По существу, он ставил вопрос о кардинальной перестройке принципиальных основ советского ВПК, о новых принципах его структурирования. Однако возникшая полемика содержала для М. Тухачевского не только аспекты профессионального характера, но и весьма опасные аспекты политического порядка. Не даром И. Сталин и К. Ворошилов квалифицировали "программу Тухачевского" как план "хуже всякой контрреволюции", и, по существу, обвиняли М. Тухачевского в стремлении заменить социализм "системой красного милитаризма".

…Завершение дискуссий по поводу модернизации Красной Армии приходится на лето 1931 г. Оно ознаменовалось возвращением М. Тухачевского в центральное руководство РККА и назначением его, вместо И. Уборевича, 11 июня 1931 г. заместителем Председателя РВС СССР и наркомвоенмора и начальником вооружений РККА. Была принята модель модернизации армии М. Тухачевского, предполагавшая два существенных условия: ускоренность и "автаркийность".

На встрече с генералом В. Адамом 10 ноября 1931 г. "Тухачевский указал, что, несмотря на некоторые достижения и успехи, темпы работы совместных предприятий все же чрезвычайно медленны, а техническая база их настолько узка, что эффект от совместного сотрудничества крайне неудовлетворительный и не оправдывается ни со стороны материальных затрат, ни с политической" (см. Дьякова и Бушуеву). Договор с фирмой "Рейнметалл" на продажу и постановку на производство целого ряда артиллерийских систем, по настоянию Тухачевского, был расторгнут.

С приходом М. Тухачевского в руководство Управлением вооружений РККА в начале августа 1931 г. правительством СССР было принято уточнение плана строительства РККА на 1931-1933 гг. И постановление СТО от 1 августа 1931 г. так называемой "большой танковой программы". В постановлении, в частности, говорилось, что технические достижения в области танкостроения "создали прочные предпосылки к коренному изменению общей оперативно-тактической доктрины по применению танков и потребовали решительных организационных изменений автобронетанковых войск в сторону создания высших механизированных соединений, способных самостоятельно решать задачи как на поле сражения, так и на всей оперативной глубине современного боевого фронта. Эта новая быстроходная материальная часть создавала предпосылки к разработке теории глубокого боя и операции" (см. Рыжакова).

Как отмечал в докладной записке на имя К. Ворошилова сам М. Тухачевский 2 ноября 1931 г., "количество танков с каждым годом будет увеличиваться, и к концу 1932 года достигнет 40 000". Все это вполне соответствовало тем предложениям и расчетам, которые представил М. Тухачевский в своей докладной записке от 11 января 1930 г.

Почему же высшее политическое руководство в лице Сталина решило пойти на радикальную смену и принять концепцию М. Тухачевского, которую всего год назад, столь жестко критикуя, оно отвергло? И было ли это обстоятельство основной определяющей причиной отставки И. Уборевича и "возвращения" М. Тухачевского? Здесь обращают на себя внимание некоторые сведения, преимущественно косвенного характера. Примечательно, что и 1-й заместитель начальника вооружений РККА Н. Ефимов, и 2-й его заместитель В. Гарфостались на своих должностях. Сохранилось в прежнем составе и Управление по механизации и моторизации РККА.

А ведь Н. Ефимов, фактически, определял политику технической модернизации Красной Армии, так сказать "концепцию модернизации" и являлся наиболее квалифицированным организатором и исполнителем ее. Если И. Уборевич по специальности был "технарь", артиллерист и, как таковой, разбирался в существе и тонкостях артиллерийского оружия и его модернизации, то М. Тухачевский не имел технической подготовки. Он, несомненно, прекрасно владел навыками оперативно-тактического применения артиллерии и иной техники, однако не обладал достаточной глубиной инженерно-технических представлений и навыков в этих вопросах. Роль его 1-го заместителя Н. Ефимова не только сохраняла прежнюю значимость, но, в известном смысле, должна была возрасти.

Конфликт с "Рейнметаллом" и изменение общей "концепции модернизации" с упором на "автаркийность" в этих вопросах и определенный сдвиг "германской помощи" на второй план, естественно рождал конфликт М. Тухачевского с Н. Ефимовым, который жаловался, что М. Тухачевский фактически не занимался в 1931 г. проблемами вооружения Красной Армии, свалив все на него. Подобное отношение к порученному делу не похоже на М. Тухачевского. Что его отвлекало?

Причина, кажущегося "небрежения" Тухачевского заключалась в том, что он был занят разработкой плана операции по разгрому Польши, предусматривая нанесение "ударов тяжелой авиации по району Варшавы". В 1932 г. план был готов, он носил оборонительный характер и бомбардировка предусматривалась как упреждающая дезорганизующая мера в случае сосредоточения польских войск в Западной Украине и Западной Белоруссии. "В связи с новой программой танкостроения, мы имеем полную возможность к концу 1932 г. превратить стрелковые дивизии, расположенные в прифронтовой полосе БВО (Белорусского военного округа) и УВО (Украинского военного округа), в механизированные бригады и корпуса, - писал М. Тухачевский в пояснительно записке к оперативному плану. При этом М. Тухачевский в своей докладной записке пояснял: "Я не касался ни Румынии, ни Латвии. Между прочим, операцию подобного рода очень легко подготовить против Бессарабии" (см. РГВА. Ф. 33987. Оп. 3. Д. 400. Л. 14-29).

…Назначение М. Тухачевского на должность его заместителя не вызывало у К. Ворошилова большого удовлетворения. Но фактически, "проталкивание" М. Тухачевского в руководство военным ведомством со стороны И. Сталина началось уже в январе 1931 г., когда он был введен в комиссию по танкостроению. Этот факт уже тогда можно было расценить как принципиальное принятие И. Сталиным "программы Тухачевского" как основы для смены направления модернизации РККА. Это своеобразное "протежирование" М. Тухачевскому со стороны И. Сталина, учитывая ранее описанные обстоятельства военно-политической борьбы 1930 г., было и способом нейтрализации политической активности и оппозиционности М. Тухачевского.

Возвращение Тухачевского и принятие его концепции связывали с обострением военно-политической обстановки на Дальнем Востоке. Но это не совсем так. Японские войска захватили Мукден и начали оккупацию Маньчжурию только 18 сентября 1931 г. При этом "боевая тревога" в ОКДВА еще не объявлялась. Численность войск, находившихся под командованием В. Блюхера, оставалась неизменной вплоть до 1932 г. Японская армия летом 1931 г. технически была слабой, лишь в июле 1931 г. было принято решение о ее технической модернизации, поэтому она не могла в 1931 г. внушать серьезных опасений советскому политическому и военному руководству. Легкое беспокойство в высших военно-политических кругах начало проявляться в июле 1931 г., т.е. уже после проведенных кадровых перестановок и возвращения в центральное руководство М. Тухачевского (см. Горбунова). 27 ноября 1931 г. И. Сталин в письме к К. Ворошилову поставил задачу заняться "сейчас же организацией ряда серьезных предупредительных мер военного и невоенного характера…" на Дальнем Востоке. "Главное теперь - в подготовке обороны на Дальвосте", - определил внешнеполитические приоритеты И. Сталин (см. Переписку Советского руководства).

В 1930-1931 гг. обострились советско-польские и германо-польские отношения, а также проявились симптомы охлаждения советско-германских отношений, вызывавшие серьезные опасения у советского политического и военного руководства. Отчасти это было вызвано стремлением влиятельной части германского политического руководства на сближение с Францией на антисоветской основе, вплоть до войны против СССР. Отчасти и переговорами, а затем заключением в начале 1931 г. советско-французского пакта о ненападении, а так же начавшимися переговорами с польским правительством о заключении аналогичного пакта.

В стремлении сохранить и улучшить дружеские отношения с Германией советское руководство на встречах с германскими официальными лицами стремилось всячески затушевать значимость указанных договоров, подчеркивая неизменное чувство дружеских отношений с Германией и признавая границы с Польшей неокончательными" (см. Дьякова и Бушуеву).

Назначение М. Тухачевского могло носить и знаковый характер: демонстрация антипольской настроенности СССР, ввиду общераспространенного мнения о "полонофобии" М. Тухачевского, в связи с начавшимися советско-французскими и советско-польскими переговорами, которые весьма обеспокоили руководство Рейхсвера.

Кроме того, советское политическое руководство видело набиравшее быстрыми темпами политическое влияние нацистов (см. Военно-исторических архив. 1997. Вып. № 2. С. 8-10). На выборах в Рейхстаг 20 мая 1928 г. нацисты получили лишь 12 мест; 14 сентября 1930 г. - 107 мест из 577, став второй по величине парламентской фракцией. Эта тенденция сохранялась и в дальнейшем. 13 марта 1932 г. на выборах президента А. Гитлер получает 13,7 млн голосов, а 31 июля 1932 г. на выборах в Рейхстаг нацисты получили уже 230 мест из 608 и стали первой по величине парламентской фракцией. Было ясно, что за нацистами и их сторонниками ближайшее политическое будущее Германии. Следовало нейтрализовать их антисоветизм информацией о наличии в СССР родственной им по политическим и идеологическим настроениям тайной силы, которая вот-вот захватит власть. Очевидно в целях распространения этой дезинформации) в высшем руководстве ОГПУ воспользовались имевшимися еще с начала 1924 г. сведениями об антисемитских, антитроцкистских националистических настроениях комсостава Западного фронта, который нашел уже тогда себе "вождя единомышленника" в лице М. Тухачевского. Возможно, должны были сыграть благоприятную в этом направлении роль и давние контакты М. Тухачевского (еще с 1923 г.) с "черным рейхсвером" через К. фон Шлейхера. Многие члены "черного рейхсвера" к 1932 г. стали нацистами.

Скорее всего, именно, в обстановке резкого обострения военно-политической ситуации, не только на Дальнем Востоке, но и на западной границе СССР, И. Сталин и написал свое "письмо-извинение" М. Тухачевскому 7 мая 1932 г., заявив по поводу собственной критики "модернизации Тухачевского", что "я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма - не во всем правильными". Сталин свел предложения М. Тухачевского 1930 г. к увеличению количества дивизий до 246 или 248 и численности армии до 11 миллионов чел. И. Сталин признал, что М. Тухачевский, на самом деле, предлагал увеличить армию до 8 миллионов, и соглашался довести ее до 6 миллионов. Несомненно, это было следствием резко изменившейся геостратегической обстановки. Она диктовала и резкое, радикальное ускорение технической модернизации, увеличение численности войск и количества боевых соединений, она обусловила возвращение М. Тухачевского в центральное военное руководство на "первые роли" в ожидании вероятной войны на Западе и для ее предотвращения (см. Переписку советского руководства).

Наконец, был еще фактор назначения М. Тухачевского заместителем наркома: опасения, что честолюбивые настроения и обиды "генерала" перерастут в военный переворот при благоприятных ему политических, особенно, внешнеполитических условиях. В сложившейся ситуации И. Сталин счел целесообразным отдать М. Тухачевскому "кусочек" власти, нейтрализуя тем самым его возможные поползновения на большее.

Анализируя персональный состав лиц военной элиты, нельзя не заметить, что доминирующее положение в ней к лету 1931 г. заняла "группа Якира-Гамарника".

Я. Гамарник оказался 1-м заместителем Председателя РВС СССР и наркома; сам И. Якир возглавлял крупный и политически влиятельный Украинский военный округ, взяв к себе в заместители своего близкого и давнего друга И. Дубового. Передача в распоряжение Б. Фельдмана ГУРККА и вместе с ним Управления по начальствующему составу РККА обеспечила "группе Якира-Гамарника" контроль над кадровой политикой в Красной Армии.

Формирование нового состава военной элиты в основном завершилось к июлю 1931 г. И происходило, в сущности, в обстановке прежней геостратегической ситуации, определившейся еще с 1920 г. Она по-прежнему определялась главенством западного театра военных действий, как наиболее вероятного. Курс модернизации РККА и ее боевая подготовка определялись ориентацией на "западный фронт" и предполагали наступательную войну. Возвращение М. Тухачевского в центральное руководство РККА сопровождалось многочисленными кадровыми перестановками в высшем комсоставе РККА и привело в июле 1931 г. к завершению ротации советской военной элиты, начавшейся еще весной 1928 г.

Итак, в состав советской военной элиты в июле 1931 г. входили: Председатель РВС СССР и Нарком К.Е. Ворошилов; его заместители Я.Б. Гамарник, М.Н. Тухачевский, а также С.С. Каменев, А.И. Егоров, В.К. Триандофиллов, В.И. Левичев, Б.М. Фельдман, И.Э. Якир, И.П. Уборевич, А.И. Корк, И.И. Гарькавый, С.П. Урицкий, С.М.Белицкий, Б.М. Шапошников, П.Е. Дыбенко, В.К. Блюхер, В.К. Путня и др. Всего 47 человек.

В возрастном отношении военная элита немного "постарела". Ее средний возраст равнялся 39 годам.

По национальности 25 генералов были русские; 6 украинцев; 6 евреев; 4 поляка; 3 литовца; 1 латыш; 1 эстонец; 1 немец, 1 грек.

По социальному положению 3 "генерала" были из дворян; 5 - из офицерских детей; 7 - из служащих и интеллигенции; 8 - из мещан; 1 - сын купца; 2 - из духовного сословия; 1 - из солдатских детей; 20 - из крестьян; 1 - из рабочих.

По образовательному цензу 14 человек были кадровыми офицерами старой русской армии; 23 - офицера военного времени; 6 - служили солдатами и матросами и 5 не служили.

10 - генштабисты старой армии.

15 прослушали курс в германской Военной академии.

44 были членами партии.

Наряду со старыми "генералами", вошедшими в элиту в период с 1918-1927 гг., появились и новые - И. Гарькавый, А. Наумов, С. Урицкий, Б. Горбачев, И. Кожанов и др.; всего 9 еловек.

Итак, с 1928 по 1931 гг. номенклатурный состав военной элиты обновился более, чем на половину, а, начиная с 1924 г. по 1931 г., примерно на 80,6%. Однако "перевес" "новой элиты" над "старой" определенно обозначился уже в 1929 г. Именно этот год можно считать переломным в структурировании "новой" номенклатурной военной элиты Красной Армии.

"Генштабисты" старой армии уже не играли существенной роли в военной элите. Их вытеснили "генштабисты" "немецкой школы". Они же (И. Якир) заняли лидирующее положение в военной элите.

Лишь 11 "генералов" оказались включенными в номенклатуру благодаря своим подлинно выдающимся заслугам в гражданской войне или в послевоенный период. Это: М. Тухачевский, С. Каменев, П. Лебедев, С. Пугачев, А. Егоров, И. Уборевич, А. Корк, В. Путна, В. Блюхер, В. Триандофиллов, К. Калиновский.

В номенклатурном составе военной элиты к июлю 1931 г. можно определить несколько более или менее внутренне спаянных группировок. Одна из них объединялась вокруг М. Тухачевского, но ее участников нельзя назвать строго "группой Тухачевского": чаще всего они были склонны поддерживать М. Тухачевского по важным военным вопросам. Среди них были друзья, давние соратники и единомышленники в служебных вопросах. В нее можно включить: С. Каменева, А. Корка, С. Пугачева, В. Триандафилова, Б. Фельдмана, В. Путну и др.

Вторая "группировка" - вокруг Я. Гамарника и И. Якира. Условно ее можно назвать "украинской". В нее входили: И. Гарькавый, И. Дубовой, В. Левичев, С. Урицкий. Эти люди были связаны друг с другом узами давней дружбы.

Третья объединялась вокруг А. Егорова. Это М. Левандовский, П. Дыбенко, И. Федько, В. Левичев, С. Меженинов, А. Тодорский, отчасти С. Урицкий.

Четвертая состояла из М. Великанова и Н. Каширина.

Пятая включала И. Уборевича, Н. Ефимова, С. Венцова-Кранца, отчасти С. Урицкого.

"Креатурами" И. Сталина являлись нарком К. Ворошилов, его 1-й заместитель Я. Гамарник, командующий УВО И. Якир, а также один из "молодых лидеров" РККА В. Блюхер. Очевидным расположением и доверием И. Сталина пользовался Б. Шапошников. Кроме того, "просталинские" настроения формировались у приятелей этих "генералов". Поэтому влияние И. Сталина на "генералитет" входивший в "новую военную элиту" было более масштабное. В сфере этого влияния в 1931 г. находились примерно до 20 "генералов".

В то же время, относительно незвисимую позицию могли занимать несколько "генералов", чьи деловые качества и выдающиеся заслуги позволяли им ее отстаивать в спорных ситуациях. В их число можно включить М. Тухачевского, В. Путну, С. Пугачева, П. Лебедева и некоторых других.

В целом "новая военная элита" в гораздо большей мере была склонна подчиниться воздействию политической элиты и лично И. Сталина. Однако она не была безусловно послушна и всецело управляема.

3. "Подозрительные генералы" 1930 года

Общий социальный кризис, охвативший СССР с 1927 г. и, особенно в 1929-1931 гг., усугубленный коллективизацией, обострил во властных структурах опасение за лояльность определенных социальных слоев. Особую опасность, согласно выводам ОГПУ, представляли не только широкие слои крестьянства, из которых комплектовался так называемый "переменный состав" РККА, но, особенно, - бывшие кадровые офицеры, служившие в Красной Армии, а также "обиженные" представители военной элиты.

Так называемая операция "Весна", проведенная ОГПУ в начале 1930 г., в результате которой было арестовано свыше 3 тысяч бывших военспецов, была своеобразным ответом на социальную ситуацию и логическим завершением агентурного дела "Генштабисты".

В 1930-1931 гг. арестам, заключению на более или менее длительный срок в тюрьмы и концлагеря, расстрелам, подверглись многие известные и весьма авторитетные в годы гражданской войны и в 20-е годы "военспецы-генштабисты". В их числе были А. Снесарев, А. Свечин, П. Сытин, Ф. Новицкий, А. Верховский, Н. Соллогуб, А. Балтийский, Г. Потапов, Д. Зуев, Ю. Гравицкий, Н. Морозов, А. Гутор, А. Базаревский и др.

…Слухи о возможном "дворцовом перевороте", дошедшие до И. Сталина, усугубленные чрезвычайной подозрительностью и его всегдашней политической настороженностью, стали, по всей вероятности, одной из причин, побудившей И. Сталина, Г. Орджоникидзе и К. Ворошилова уехать из Москвы. И. Сталин отправился в почти трехмесячный отпуск с 20 июля до 14 октября 1930 г., почти на двухмесячные отпуска Г. Орджоникидзе и К. Ворошилова - с 15 июля и до середины сентября 1930 г. Это чем-то напоминало "бегство" из столицы, "на всякий случай", из страха перед возможным "дворцовым" или "военным переворотом". В связи с возникшими опасениями государственного переворота и были проведены ряд мероприятий по укреплению власти.

Еще 2 июня 1930 г. на должность заместителей Председателя РВС СССР и Наркомвоенмора, вместо отставленного И. Уншлихта, были назначены И. Уборевич (начальник вооружений РККА) и Я. Гамарник (начальник ПУРККА), в состав РВС СССР был введен командующий УВО И. Якир. Все они пользовались полнейшим доверием И. Сталина (см. журнал "Источник". 1994. № 6. С. 89). Это были меры по укреплению его позиций в Красной Армии перед XVI съездом партии.

Следующая серия мер еще более определенного назначения была принята вскоре после окончания партийного съезда.

20 июля 1930 г. Л.Каганович был назначен секретарем Московского Обкома ВКП (б), а 21 июля - членом РВС МВО.

1 августа 1930 г. и.о. Председателя РВС СССР и наркома был официально назначен и вступил в должность И. Уборевич. 28 июля 1930 г. Г. Векличев был назначен членом РВС и начальником ПУ МВО, а бывший начальник Политотдела спецвойск г. Москвы А. Ярцев был назначен помощником начальника ПУ МВО.

В силу сложившейся политической ситуации особую роль начал играть И. Уборевич. Избранный на XVI съезде ВКП (б) кандидатом в члены ЦК ВКП (б), Уборевич постоянно присутствует на заседаниях Политбюро ЦК. Усиление его роли вызывало глухой ропот и опасения в средних и высших слоях партийной элиты. "…Тов. Ворошилов отшит от работы, его заменили Уборевичем, человеком беспринципным, дьявольски самолюбивым, явным термидорианцем", - рассуждали в кулуарах партийного аппарата. - Т. Ворошилов по сути дела в Наркомвоене не работает - всеми военными делами занимается главным образом тов. Уборевич, который, как известно, при выборах в ЦК получил несколько сот голосов против. Это в случае интервенции представляет особую опасность в смысле возможности проявления бонапартизма".

Итак, в партийных кругах И. Уборевича не любили, ему не доверяли, его боялись, считая потенциальным "Бонапартом", но именно эта нелюбовь и недоверие усиливали его зависимость от И. Сталина.

Таким образом, 1 августа 1930 г. мероприятия по предотвращению возможного государственного переворота были проведены. Позиции И. Сталина и его сторонников укреплены на уровне политической власти (Л. Каганович), высшей военной власти (И. Уборевич) и Московского военного округа (Г. Векличев и А. Ярцев). Теперь можно было приступить к выявлению "неблагонадежных" и политически "подозрительных".

…Уже в конце 1929 г. политическая настороженность стала проявляться и в отношении М. Тухачевского. Это, несомненно, было связано и с особой позицией, или точнее, оппозицией М. Тухачевского, выраженной им осенью этого года по перспективам военного строительства. От главного "поставщика" информации "по Тухачевскому" секретного агента О. Зайончковской потребовали сводную "справку", которая и была ею представлена в декабре 1929 г. (см. Сталинское Политбюро…).

И. Сталина должны были настораживать адресованные ему весьма решительные и резкие строчки письма М. Тухачевского от 19 июня 1930 г., возмущенного несправедливой, и как он полагал, лишенной профессиональной объективности, безграмотной и предвзятой критикой его предложений по реконструкции армии. У отличавшегося повышенной бдительностью в отношении окружавших его людей И. Сталина не могло не вызывать опасений то, что обладавший холодным умом, осторожный М. Тухачевский позволил себе продемонстрировать "эмоции" и решительность своих позиций, противопоставив их "сталинским". Что или кто придавало поведению М. Тухачевского политическую смелость и даже агрессивность?

Во время работы XVI съезда партии в кулуарной беседе с М. Тухачевским И. Сталин явно имел намерение разрядить возникшую между ними напряженность и пообещал "генералу" внимательно разобраться в его предложениях. Однако в дальнейшем положение осложнилось. Секретное донесение руководителя ОГПУ В. Менжинского от 10 сентября 1930 г. весьма обеспокоило Сталина. Самые тревожные, самые худшие его подозрения обретали очертания опасной реальности.

…18 августа 1930 г. был арестован давний соратник и близкий друг М. Тухачевского Н. Какурин. Трудно сказать, соответствовала ли реальная причина его ареста официальной или, правильнее сказать, слухам и мнениям, распространенным по этому случаю среди его сослуживцев по Военной академии РККА. Когда Н. Какурин был арестован, то все они считали, что это произошло из-за его любовницы, красивой цыганки Мелиховой-Морозовой, которую все (и, возможно, не без оснований) подозревали в связях с иностранными разведслужбами. Кроме того, Н. Какурин имел какие-то знакомства с американскими журналистами и исследователями, что также у Особого отдела ОГПУ вызывало серьезные подозрения. Сослуживцы Н. Какурина поговаривали, что всю эту информацию ОГПУ получило от ревнивой жены, хотя данная версия, скорее всего, служила хорошим прикрытием для действительного информатора, ранее упоминавшейся "секретной сотрудницы" ОГПУ О. Зайончковской, двоюродной сестры и конфидентки Н. Какурина (см. Тинченко). Во всяком случае, "дело Какурина" возникло как одно из часто тогда появлявшихся "шпионских дел". Так его первоначально официально квалифицировал и В. Менжинский.

Что касается "подозрительных связей" Н. Какурина с американцами, то в этом вопросе ему удалось все убедительно объяснить и снять обвинения в "шпионском" их характере. А вот его отношения с "цыганкой" весьма заинтересовали следователей ОГПУ. Именно по этой линии и пошло далее следствие. Н. Какурин признавался в том, что у "цыганки" часто организовывалиь вечеринки, на которых присутствовали его друзья. Правда, он заявлял, что никаких антисоветских разговоров не велось. В то же время, излагая свои политические взгляды на уровне симпатий и антипатий, Н. Какурин заявлял о своих "антитроцкистских позициях", при этом признавался, что "мои антироцкистские позиции были не столько защитой официальной линии ЦК, сколько явным несогласием с тем нажимом на крестьянство, который лежал в основе этой платформы". Здесь уже просматривается давление следствия, стремившегося усмотреть в позиции Н. Какурина осознанные симпатии к "правому уклону". Внимание следствия привлек и другой аспект политических взглядов Н. Какурина. Подследственный "признался": "Симпатии мои… склонялись теоретически к правому уклону... Я понимал тогда, что в случае успеха правого течения видоизменятся некоторые формы существа Советского союза, а в связи с этим и диктатуры при сохранении ее основной установки в целом" (см. Тинченко). Это было сказано Н. Какуриным на следствии 23 августа 1930 г. В последующие дни в его показаниях появилась фамилия М. Тухачевского, как одного из участников вечеринок у "цыганки". Этот факт не мог не заинтриговать следователей. И вот 26 августа появились признания, так обеспокоившие Председателя ОГПУ, а через него и И. Сталина.

…"В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки (Мелеховой-Морозовой), - вспоминал Н. Какурин. - В Ленинграде собирались у Тухачевского, лидером всех этих собраний являлся Тухачевский, участники: я, Колесинский, Эстрейхер-Егоров, Гай, Никонов, Чусов, Ветлин, Кауфельдт. В момент и после XVI съезда было уточнено решение "сидеть и выжидать", организуясь в кадрах в течение времени наивысшего напряжения борьбы между правыми и ЦК. Но тогда же Тухачевский выдвинул вопрос о политической акции, как цели развязывания правого уклона и перехода на новую высшую ступень, каковая мыслилась как военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон (см. Военные архивы).

В ходе "домашних бесед" М. Тухачевский объяснял, в какой, примерно, ситуации может открыться путь к установлению военной диктатуры. При этом, судя по показаниям Н. Какурина, собеседники, оценивая политическую ситуацию, считали, что борьба между И. Сталиным и "правым уклоном" утрачивает свою остроту, "затухает" и, следовательно, перспективы для установления военной диктатуры "закрываются". М. Тухачевский же придерживался противоположной оценки. "…Михаил Николаевич говорил, что, наоборот, можно рассчитывать на дальнейшее обострение внутрипартийной борьбы". Он пояснял наиболее вероятные варианты развития политического процесса, из которых может "вырастать" необходимость установления военной диктатуры. "Я не исключаю возможности, - говорил М. Тухачевский, - в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти и политические и личные разгораются настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы". М. Тухачевский выделял и другой вариант развития событий. "Возможна и такая перспектива, что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина".

Н. Какурин высказал мысль, политически наиболее опасную для судьбы М. Тухачевского: "Сейчас, когда я имел время глубоко продумать все случившееся, я не исключу и того, что, говоря в качестве прогноза о фанатике, стреляющем в Сталина, Тухачевский просто вуалировал ту перспективу, над которой он сам размышлял в действительности".

То, что именно эта "перспектива развязывания правого уклона", приводящая к установлению военной диктатуры, действительно, привлекала внимание М. Тухачевского и его друзей, по-своему, подтверждается признаниями Г. Гая, арестованного в июле 1935 г. В своем обращении к Г. Ягоде, он признавался и каялся в том, что "совершил весьма тяжелое, ужасное преступление перед тов. Сталиным: будучи выпивши, в частном разговоре я буквально сказал, что "надо убрать Сталина, все равно его уберут". И хотя поступок Г. Гая относится к 1935 г., однако ни его общественное и служебное положение, ни его окружение с 1930 г. практически не изменились. С "падением" Троцкого фактически прервалась и военная карьера, Г. Гая и вряд ли он когда-либо испытывал симпатии к И. Сталину. Его мнение "надо убрать Сталина", видимо было давним и достаточно устойчивым, с годами оно становилось лишь острее.

…Имелись ли у М. Тухачевского "какие-то связи с целым рядом партийных или околопартийных лиц" и среды "правых"? Велись ли какие-либо переговоры между лидерами "правых" и М. Тухачевским по поводу возможного его использования? "Резкая критика, которой подверглась моя записка со стороны армейского руководства, меня крайне возмутила, - признавался он в своих показаниях 1 июня 1937 г., - и потому, когда на 16 партийном съезде Енукидзе имел со мной второй разговор, я весьма охотно принимал его установки. Енукидзе, подозвав меня во время перерыва, говорил о том, что правые, хотя и побеждены, но не сложили оружия, перенося свою деятельность в подполье. Поэтому, говорил Енукидзе, надо и мне законспирированно перейти от прощупывания командно-политических кадров к их подпольной организации на платформе борьбы с генеральной линией партии за установки правых. Енукидзе сказал, что он связан с руководящей верхушкой правых и что я буду от него получать дальнейшие директивы. Я принял эту установку…" (см. Показания Тухачевского). Что касается других лидеров "правого уклона", то, по собственному признанию М. Тухачевского 1937 г., "в 1933 году у меня был первый разговор с Бухариным". В своих показаниях на процессе в 1938 г. Н. Бухарин тоже заявлял, что о "группе заговорщиков в Красной Армии" во главе с М. Тухачевским "слышал от Томского, который непосредственно был информирован об этом Енукидзе". Рыков признавался, что в 1932 или 1933 г. "знал о военной группе Тухачевского", однако ссылался на информацию, полученную им от М. Томского, который, в свою очередь, узнал об этом от А. Енукидзе (см. Судебный отчет). Приведенные показания Н. Бухарина и А. Рыкова, относящиеся к 1938 г., в данном случае интересны тем, что даже в годы "Великой чистки", когда, казалось бы, можно было добиться от подследственного любых признаний, касающихся его предшествующей "контрреволюционной деятельности", среди лиц, с которыми был или мог быть связан М. Тухачевский не обнаруживается ни одного видного деятеля "правого уклона". Таким образом, если даже в 1937 г. во время следствия и на судебном процессе М. Тухачевский не смог "вспомнить" ни одного "лидера правых", кроме А. Енукидзе, который в 1930 г. не квалифицировался как представитель "правого уклона", хотя, наверное, определенные позиции "правых" им разделялись. Очевидно, этим и ограничивалась его политическая связь с "правым уклоном". Поэтому, надо полагать, что рассуждения о перспективах установления военной диктатуры с М. Тухачевским во главе вряд ли были обусловлены личными (не говоря уж об организационных) связями кого-либо из них, в том числе и М. Тухачевского с руководителями "правого уклона". Скорее всего, это был обмен мнениями, касавшимися оценки политической ситуации с "угадыванием" вероятных перспектив ее развития.

Н. Какурин уточняет, что последние решения были приняты "в дни 7-8 июля", когда "у Тухачевского последовали встречи и беседы" с приятелями "и сделаны были последние решающие установки", т.е. "ждать, организуясь". "В 1928 и 1929 гг., - показывал М. Тухачевский 1 июня 1937г., - я много работал над боевой подготовкой округа и, изучая проблемы пятилетнего плана, пришел к выводу, что в случае осуществления этого плана характер Красной Армии должен резко измениться…". Спустя семь лет М. Тухачевский подтверждал, что "ничего конкретного предпринять не успел, т.к. осенью 1930 г. Какурин выдвинул против меня обвинение в организации военного заговора, и это обстоятельство настолько меня встревожило, что я временно прекратил всякую работу и избегал поддерживать установившиеся связи" (см. Показания Тухачевского).

Кроме того, после беседы со Сталиным по проблеме реконструкции вооруженных сил и обещания последнего внимательно рассмотреть этот вопрос во время работы съезда, если у М. Тухачевского и были какие-то обиды и расчет на какие-либо "криминально-политические перспективы", то его настроения несколько "смягчились". Поэтому после 8 июля (время беседы) никакие новые решения М. Тухачевским не принимались, и о них ничего не знал Н. Какурин.

…Показания, прямо политически компрометировавшие М. Тухачевского, арестованный Н. Какурин впервые дал 25 августа 1930 г. В начале сентября информации по этому вопросу было уже вполне достаточно, чтобы вызывать тревогу. Показания Н. Какурина были доложены В. Менжинскому, который, поставив в известность о "деле Тухачевского" В. Молотова, 10 сентября письменно сообщил И. Сталину, находившемуся в отпуске, следующее: "Я доложил это дело т. Молотову и просил разрешения до получения ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому делу. Арестовывать участников группировки поодиночке - рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро, и последнее решение представляет известный риск" (см. Военные архивы). Иными словами, председатель ОГПУ склонен был немедленно арестовать М. Тухачевского и "его товарищей".

И. Сталин не сразу принял решение и ответил на письмо. После ознакомления с протоколами допросов Н. Какурина и И. Троицкого, приложенными В. Менжинским к письму, 24 сентября 1930 г. И. Сталин в письме к Г. Орджоникидзе, который в это время являлся Председателем ЦКК, писал следующее: "Прочти-ка поскорее показания Какурина-Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу (т.е. Ворошилову) об этом. Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими же элементами из рядов правых. …Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии. …Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест) нельзя. …Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе (см. Военные архивы).

Выжидательную позицию, занятую И. Сталиным, можно понять, если учесть, что муссировали всевозможные слухи о конспиративных замыслах и других лидеров военной элиты, о попытках оппозиционных внутрипартийных группировок втянуть их в политическую борьбу. Так, арестованный несколько лет спустя А.С. Попов - офицер для особых поручений при В. Блюхере, свидетельствовал о письме, прочитанном в библиотеке Блюхера, где говорилось: "В недалеком будущем Вам предстоит встать во главе всех вооруженных сил, как самому выдающемуся и авторитетнейшему командиру Красной Армии". Письмо было адресовано Василию Константиновичу и подписано "А.И. Рыков". Я понял, что речь идет о замыслах Рыкова и Блюхера. Тогда я обратился к присутствующему здесь заместителю начальника политуправления Скворцову, показал ему письмо... Скворцов тут же пригласил в отдельную комнату Блюхера и задал ему вопрос: "Что это за письмо?…". Блюхер ответил: "Провокационная афера. Я предупрежден особым отделом". Скорее всего, как считают исследователи, это была провокация (см. Викторова). Однако, по свидетельству одного из высших руководителей дальневосточного НКВД, сбежавшего в Японию, Г. Люшкова, в застольных разговорах с близкими людьми "Блюхер признался…, что до устранения Рыкова он был связан с ним и часто получал от того письма, что "правые" хотят видеть его, Блюхера, во главе Красной Армии" (см. Соколова).

Подобные слухи распространялись также о С. Буденном. В ОГПУ-НКВД поступала информация, что в 1931 г. "Буденный был у Рыкова и выражал ему свое сочувствие. Буденный много говорил Рыкову о недовольстве крестьян коллективизацией и в конце разговора заявил: "Прикажи Алексей Иванович, и я тебя поддержу - на Дону и Кубани мои ребята только и ждут моего приказа садиться на лошадей. Я, знаешь, человек военный".

Между тем, "тучи над головой" М. Тухачевского продолжали сгущаться. 8 октября 1930 г. приказом РВС СССР (№ 779) членом Реввоенсовета Ленинградского военного округа назначается секретарь Ленинградского обкома ВКП (б) С.М. Киров, что, фактически, ставит командующего округом М. Тухачевского под контроль С. Кирова, как высшего партийного руководителя в области и члена Политбюро ЦК. В октябре же 1930 г. поднялась новая волна "разоблачений" и дискредитации оперативно-стратегического авторитета М. Тухачевского. Высказывания В. Меликова, без каких-либо ограничений в определениях и сравнениях, резких и оскорбительных в отношении М. Тухачевского появились в октябрьском номере за 1930 г. журнала "Война и революция".

К середине октября 1930 г. И. Сталин вернулся в Москву. В первую очередь у себя в Кремле 14 октября он принял Председателя ОГПУ В. Менжинского и начальника особого отдела ОГПУ К. Ольского. В их распоряжении уже находились дополнительные "признания", полученные от Н. Какурина о "заговорщических, а затем и о террористических настроениях Тухачевского". Мнение В. Менжинского по поводу "дела Тухачевского" выше уже было выражено в его письме И. Сталину. Однако В.Менжинский часто болел, поэтому, вряд ли мог, постоянно вести и курировать это "дело". Непосредственное наблюдение за ним, хотя бы в силу должностного положения, осуществлял К. Ольский. Его отношение к показаниям многих арестованных генштабистов, в том числе и Н. Какурина, как показали последующие события, был достаточно критичным. Он высказывал сомнения в достоверности много из того, что на следствии "показывали" арестованные. В августе 1931 г. К. Ольский, вместе с группой других высокопоставленных работников ОГПУ, был снят с должности и уволен из ОГПУ " на том основании, что… они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является "дутым делом" (см. Судьбы генеральские...). Разумеется, речь вовсе не шла именно о "деле Тухачевского", но это было отношение Особого отдела ОГПУ к такого рода "делам". Поэтому, можно предполагать, что не без "подсказок" руководителей ОГПУ (В. Менжинского и К. Ольского) решено было проверить показания Н. Какурина и И. Троицкого через их очную ставку с М. Тухачевским, тем более, что слишком уже серьезные обвинения против него были выдвинуты. С 22 по 26 октября 1930 г. В Москве проводился плановый Пленум РВС СССР по итогам боевой учебы за прошедший год, и М. Тухачевский должен был приехать в столицу, по крайней мере, 21 октября, чтобы принять участие в работе пленума. Приехав в Москву, "генерал" и узнал о показаниях Н. Какурина против себя. На очной ставке, проведенной между Н. Какуриным, И. Троицким и М. Тухачевским 22 или 23 октября 1930 г., в присутствии И. Сталина, К. Ворошилова и Г. Орджоникидзе, оба подследственных подтвердили свои показания. Протоколы очной ставки не сохранились, поэтому трудно сказать, каково было в этой ситуации М. Тухачевского, какова была его реакция на показания Н. Какурина и И. Троицкого. "Мы очную ставку сделали, - вспоминал сам И. Сталин в июне 1937 г., - и решили это дело зачеркнуть". Однако, можно полагать, что сама по себе очная ставка, на которой М. Тухачевский и его "обличители" не сошлись в едином мнении, видимо, не давала достаточных оснований для закрытия "дела". Иначе не совсем понятно, зачем в связи с этим "опрошены были также видные военные деятели Гамарник, Якир и Дубовой...". Все они в это время находились в Москве и принимали участие в работе пленума РВС СССР (22-26 октября 1930 г.). Поэтому И. Сталин и К. Ворошилов и "обратились к тт. Дубовому, Якиру и Гамарнику: правильно ли, что надо было арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали: нет, это должно быть какое-нибудь недоразумение, неправильно…" (см. Военные архивы). Поэтому их позиция сыграла решающую роль в снятии обвинений с М. Тухачевского. 23 октября 1930 г. И. Сталин писал В. Молотову: "Что касается Тухачевского, то он оказался чист на все 100%. Это очень хорошо" (см. Письма Сталина…).

Однако, несмотря на все это, ни И. Сталин, ни руководство ОГПУ, видимо, не утратили сомнений в политической благонадежности М. Тухачевского. Иначе как ее "зондированием" трудно объяснить действия Н. Кузьмина, старого приятеля М. Тухачевского.

Возвратившийся в октябре 1930 г. из Парижа, Н.Кузьмин 1 ноября 1930 г. был в Ленинграде на квартире М. Тухачевского, который только что вернулся из Москвы, и обедал у него. В своих показаниях 1937 г. (уже после расстрела маршала) он вносит достаточно примечательные штрихи к характеристике сложившейся ситуации и политического поведения М. Тухачевского осенью 1930 г. "Беседуя с ним, я информировал его о встречах с Сувариным в Париже... Суварин в беседах со мной просил передать ему привет от Троцкого и его личный, что он проинформирован о том, что группа наиболее талантливых военных во главе с ним находится в опале, что пора перейти к активной борьбе, что провал сталинской политики ведет страну к гибели, что кризис переживает не только партия в СССР, но и компартии за границей. Тухачевский на это мне ответил, что те методы и формы борьбы, которые применяли троцкисты, ничего реального, кроме разгона по тюрьмам, дать не могут" (см. Бобренева). Трудно отделаться от мысли, что со стороны Н. Кузьмина разговор носил явно провокационный характер, особенно учитывая военно-политический контекст тогдашнего положения М. Тухачевского. Тем не менее, реплика М. Тухачевского свидетельствует о том, что он вовсе не отвергал борьбу против "сталинского режима", признавал ее целесообразность. Он ставил вопрос о "формах и методах" этой борьбы, полагая, что те, которые использовали "троцкисты", уже неприменимы.

Не исключено, что и так называемое "семеновское дело" в октябре 1930 г. помимо иных целей, предусматривало проверку политической лояльности М. Тухачевского, бывшего в то время командующим Ленинградским военным округом.

25 октября 1930 г. в Ленинграде были арестованы 22 бывших офицера л-г. Семеновского полка, однополчан М. Тухачевского. Члены семей некоторых из арестованных обращались за помощью к М. Тухачевскому, но они не знали, что он сам в это время оказался под угрозой ареста. Насколько "семеновское дело" во время следствия соприкасалось с "делом Тухачевского" и соприкасалось ли, неизвестно. Однако сам факт раскручивания его именно в данный период времени в Ленинграде, учитывая, что среди арестованных были не только сослуживцы, но и когда-то близкие к М. Тухачевскому люди, симптоматичен.

…Информация, полученная следствием у Н. Какурина и И. Троицкого о "заговоре Тухачевского", продолжала беспокоить И. Сталина. Тревога его была усилена не только той поддержкой, которую И. Якир оказал М. Тухачевскому, отвергнув предъявленные ему обвинения в "заговоре"; не только единством позиций М. Тухачевского и И. Якира по основным военным вопросам на пленуме РВС СССР (см. РГВА. Ф. 6. Оп. 1. Д. 195), но новым письмом М. Тухачевского в адрес Генерального секретаря, отправленным 30 декабря 1930 г. В этом письме М. Тухачевский напоминал И. Сталину об их разговоре во время работы 16 съезда партии и просил, в соответствии с этим разговором поручить проверку его предложений ЦКК. Письмо было весьма резким и даже агрессивным по тону, с возмущением в адрес начальника Штаба РККА Б. Шапошникова, и выражало тревогу по поводу ситуации, складывающейся вокруг собственной личности. М. Тухачевский, в частности, писал: "…Формулировка Вашего письма, оглашенного тов. Ворошиловым на расширенном заседании РВС СССР, совершенно исключает для меня возможность вынесения на широкое обсуждение ряда вопросов, касающихся проблем развития нашей обороноспособности, например, я исключен как руководитель по стратегии из Военной Академии РККА, где вел этот предмет в течение шести лет. Между тем я, столь же решительно, как и раньше, утверждаю, что Штаб РККА беспринципно исказил предложения моей записки... И вообще положение мое в этих вопросах стало крайне ложным…". Таким образом, в своем письме М. Тухачевский акцентировал внимание на двух аспектах: своей программе модернизации армии и своем руководстве стратегической подготовкой РККА. Непосредственного виновником сложившейся ситуации он видел в начальнике Штаба РККА Б. Шапошникове (см. РГВА. Ф. 33987. Оп. 3. Д. 400. Л. 74).

Как своеобразное выражение результата расследования "дела о заговоре Тухачевского", в значительной мере рожденного докладными его записками по поводу реконструкции РККА, была встреча М. Тухачевского с И. Сталиным в Кремле 9 января 1931, на которой И. Сталин, успевший в значительной части разобраться с предложениями М. Тухачевского, принял их и поручил К. Ворошилову и Г. Орджоникидзе вынести на заседание Политбюро 10 января 1931 г. предложение "О танкостроении". Было решено создать специальную комиссию в составе И. Уборевича, Павлуновского, Мартиновича, М. Тухачевского и И. Халепского (см. РГАСПИ). Вскоре, в феврале 1931 г., Б. Шапошников, как главный виновник "ложной трактовки" предложений М. Тухачевского, был смещен с должности начальника Штаба РККА. Это была победа М. Тухачевского.

Судя по записям в журнале посетителей Генерального секретаря ЦК 1 января 1931 г., И. Сталин встречался с руководителями Украинского военного округа И. Якиром, И. Дубовым и Г. Хаханьяном 1 января 1931 г. В тот же день они были "опрошены" по "делу Какурина-Тухачевского, и тогда же И. Сталин совещается в Кремле с В. Менжинским, Е. Евдокимовым, В. Балицким, В. Молотовым. Трое названных высших руководителя ОГПУ были прямо связны с делом генштабистов", операцией "Весна" и арестами сотрудников штаба УВО.

Срочный выезд И. Якира и его помощников в Москву 29 или 30 декабря 1930 г. вместе с начальником ГПУ Украины В. Балицким был обусловлен арестом группы генштабистов из числа сотрудников штаба УВО. Среди них - начальник штаба УВО С. Пугачев, один из самых близких сотрудников И. Якира, и начальник оперативного отдела штаба округа В. Попов (см. Воспоминания о Якире). Их арест явился следствием показаний ранее арестованного, бывшего помощника начальника штаба УВО С. Бежанова-Сакварелидзе, преподавателя Военной Академии РККА. От него "добились" показаний против С. Пугачева и Б. Шапошникова о том, что эти офицеры, якобы, входили в состав "Московского контрреволюционного центра".

Эти аресты создавали и определенную угрозу для Якира. Тень подозрения неизбежно ложилась и на него, и он не мог оставаться спокойным в такой ситуации. И хотя на очной ставке 13 марта 1931 г. С. Пугачев и Б. Шапошников доказали ложность показаний С. Бежанова-Сакварелидзе (С. Пугачев тогда же был освобожден из-под ареста), их новые назначения вполне можно расценить как "почетные ссылки".

В какой бы мере не соответствовали истине слухи о "правых" политических симпатиях лидеров РККА, их склонностях и намерениях сыграть активную политическую роль во внутрипартийной и внутриполитической борьбе, эти лидеры и эта военная элита внушала сомнения в политической лояльности.