Кадровая политика № 1/2003 :: Содержание

С.Т.МИНАКОВ
СОВЕТСКАЯ ВОЕННАЯ ЭЛИТА В ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЕ 20-30-х ГОДОВ

Военная элита, "германский Октябрь" и политическая борьба 1923-1924 гг.

"Рурский кризис", разразившийся в Германии в январе 1923 г., давший толчок новому подъему революционного движения и возникновению революционной ситуации, возродил надежды на близкую "мировую революцию". Советско-германские отношения в свете политических процессов, начавшихся после франко-бельгийской оккупации Рура в январе 1923 г., можно поделить на два основных периода. Первый - с января по август 1923 г. - был обусловлен опасениями советского руководства "нового похода Антанты" против СССР. Оно опасалось, что, оккупировав Германию, Франция вплотную приблизится к советским границам. Поэтому в этот период основной упор в германской политике СССР делался на получении эффективной помощи со стороны Германии в вооружении РККА и в достижении определенных советско-германских договоренностей по совместным боевым действиям Рейхсвера и Красной Армии в случае франко-германской и германо-польской войны. В этом вопросе у германского руководства был повышенный интерес. Активными проводниками курса на тесные военно-политические отношения с СССР и Красной Армией в виду угрозы войны и готовности ее вести являлись канцлер В. Куно, его друг главнокомандующий Рейхсвером генерал-полковник Г. фон Сект и германский посол в СССР граф У. фон Брокдорф-Ранцау. Однако под влиянием обострявшейся внутриполитической ситуации в Германии, вызванной политикой "пассивного сопротивления" Франции, угрозой всеобщей забастовки, канцлер подал в отставку. Сменивший его Г. Штреземан 13 августа 1923 г. "сформировал правительство большой коалиции с участием СДПГ и изменил курс - отказался от односторонней "восточной ориентации" и поиск "модуса вивенди" с Францией". Уже в 15 сентября 1923 г. президент Эберт и канцлер вопреки настроениям Рейхсвера и его командования, потребовали от германского посла в СССР прекратить переговоры с советской стороной по "активному" военно-политическому сотрудничеству и направить их в сугубо экономическое русло. В сложившейся ситуации в Москве, учитывая продолжавшую возрастать угрозу со стороны Антанты (в чем было убеждено советское политическое руководство) и кризисное внутриполитическое состояние, "стали искать другой путь, а именно - стимулирование революции в Германии" (см. С. Горлова). От "революции в Германии" советское руководство не отказывалось и до августа 1923 г., но способы ее "стимулирования" изменились. До августа 1923 г. таким способом могла быть "революционная война" с Францией (и, вероятно, с Польшей), а с августа - главную роль стал играть расчет на внутригерманский "революционный взрыв", на "германский Октябрь".

К. Радек, "главный специалист" по Германии, претендовавший на фактическое "лидерство" в грядущей германской революции, считал, что "необходимо выставить лозунги, могущие привлечь под знамена революции возможно большее количество мелкой буржуазии. Одним из таких лозунгов должна быть революционная война с Францией" (см. Г. Беседовского).

В ожидании надвигающихся новых "революционных войн" М. Тухачевского приглашают в Москву для чтения курса по истории его "польского похода". Как главный идеолог и практик "революции извне" М. Тухачевский 3 февраля 1923 г. отправился в столицу и там прочитал серию лекций для слушателей дополнительного курса в Военной Академии РККА, который был в том же году опубликован под названием "Поход за Вислу". Одна из лекций называлась "Революция извне". …Идея "революционной наступательной войны" не была чем-то новым в мировоззрении лидеров и членов большевистской партии, хотя они и относились к ней по-разному. В 1918 г. этот тезис горячо отстаивали "левые коммунисты". Н. Бухарин в 1920 г., обосновывая правомочность и целесообразность "красного империализма" во внешнеполитической практике Советской России, писал: "Мы живем на переломе, на границе между пролетарской обороной и пролетарским наступлением на твердыни капитализма. Решить этот вопрос мы должны будем не сегодня, так завтра".

Еще летом 1919 г. в сборнике статей сотрудников штаба 5-й армии, которой в то время командовал М. Тухачевский, была помещена его статья "Стратегия национальная и классовая". Позднее, по рекомендации В.И. Ленина, она была прочитана в форме лекции автором профессорско-преподавательскому составу Академии Генерального штаба. В этой статье, в частности, говорилось, что "гражданская война по самому своему существу требует решительных, смелых, наступательных действий...". Несколько позже, в январе 1920 г. в статье "Политика и стратегия в гражданской войне" М. Тухачевский писал: "Пролетарское государство становится островом среди моря прочих - буржуазных государств. Социалистический остров в таком море невозможен, буржуазия не может допустить его существования. Он или должен погибнуть под ударами буржуазии, или должен распространить социалистическую революцию путем гражданской войны во всем мире… Диктатура пролетариата, хотя бы из чувства самозащиты, должна поставить целью для своей армии свержение власти буржуазии во всем мире". Главные же положения своей доктрины "революции извне" М. Тухачевский изложил в "Письме к товарищу Зиновьеву", написанном в июле 1920 г. в самый разгар побед на Западном фронте, его стремительного продвижения к Варшаве, и в статье "Революция извне".

"Главными положениями стратегии классовой, т.е. гражданской войны, на которой приходится строить все расчеты, - писал М. Тухачевский, - будут таковы: война может быть окончена лишь с завоеванием всемирной диктатуры пролетариата, так как социалистическому острову мировая буржуазия не даст существовать спокойно… Социалистический остров никогда не будет иметь с буржуазными государствами мирных границ. Это всегда будет фронт, хотя бы в скрытом виде". Захватить власть в буржуазной стране, можно по Тухачевскому двумя путями: во-первых, путем революционного восстания рабочего класса данной страны и, во-вторых, путем вооруженного действия со стороны соседнего пролетарского государства. Оба эти случая имеют одинаковую задачу - произвести социалистическую революцию, а потому, естественно, должны быть равноценны для рабочих всех стран". Если рабочий класс соседней страны не готов к революционным действиям, следовало готовить его к принятию "революции извне". "Эта подготовка, - писал "красный Бонапарт", - должна выразиться в коммунистической работе. Она должна воспитать рабочий класс в духе взаимной выручки, развивая международный пролетарский прием "движения на выстрелы". При этом, М. Тухачевский подчеркивал, что только "общее революционное потрясение, зажигающее ярким огнем революционного духа, создает неудержимое по стремительности и мужеству наступательное движение, необходимое для разрушения старого и созидания нового строя". Таким образом, революционная ситуация в любой стране могла быть создана искусственно распространением "революционного духа" (!) в пролетарских массах, что оказывалось решающим фактором успеха "революции извне". В сущности, социальная революция оказывалась следствием идейной революции, "революции в духе".

Ранее уже говорилось о формировании основ будущих "революционных" взглядов М. Тухачевского под влиянием Ф. Достоевского, отчасти Наполеона. К этим именам следует добавить и других "духовных учителей" М. Тухачевского, ссылки на которых встречаются в его статьях и выступлениях. Это - К. Клаузевиц, Ф. Бернгарди и, вероятно, Ж. Сорель - один из идеологов анархо-синдикализма, утверждавшего, что "движущей силой отныне станут доступные массам демагогические мифы: басни, химеры, которые вообще не нуждаются в правде, разуме, науке". Характеризуя "революционное мировоззрение" Тухачевского, можно повторить сказанное о Ж. Сореле: "Революционный миф для него - плод воображения и воли, который имеет те же корни, что и любая религия, поддерживающая моральный тонус и жизнестойкость масс".

Идеи "революции извне" звучат и в его очерке "Милиционная армия" (1921 г.). Полемизируя со сторонниками "милиционного" устройства Красной Армии и будучи безусловным адептом регулярной и профессиональной армии, М. Тухачевский писал: "Мне пришлось слышать, как ярые проповедники милиционной системы очень уверенно считают себя сторонниками вооруженного могущества РСФСР и даже не без гордости говорят о "коммунистическом империализме". Что за смешная мысль! Я бы лично не стал возражать против милиционной системы, если бы она действительно означала "коммунистический империализм".

Итак, суть доктрины "революции извне" - "коммунистический империализм", "движение на выстрелы". Это вооруженное движение туда, откуда эти "выстрелы" слышатся. Весь "внешний" мир, окружающий Советскую Россию, является потенциально враждебным в стремлении ее уничтожить и, следовательно, служит потенциальным полем "классовой войны" и коммунистической экспансии.

…Перспективы разворачивавшегося в Германии нового революционного кризиса, несомненно, вдохновляли автора лекций "Поход за Вислу", который, вспоминая о лете 1920 г., когда его армии подходили к Варшаве, утверждал: "…Рабочий класс Западной Европы от одного наступления нашей Красной Армии пришел в революционное движение. …Нет никакого сомнения в том, что если бы на Висле мы одержали победу, то революция охватила бы огненным пламенем весь Европейский материк… Если бы не наши стратегические ошибки, не наш военный проигрыш, то, быть может, польская кампания явилась бы связующим звеном между революцией Октябрьской и революцией западноевропейской". …И если когда-либо европейская буржуазия вызовет нас на новую схватку, то Красная Армия сумеет ее разгромить и революцию в Европе поддержит и распространит". "Красный Бонапарт", таким образом, успех европейской революции ставит в зависимость от военных побед "революционной армии". Он был убежден в этом в 1920 г., он сохранил это убеждение и в 1923 г. Он готов исправить военные ошибки 1920 г. (см. статьи, исследования, выступления Тухачевского).

Концепция "революции извне", сформулированная М. Тухачевским и упрямо им утверждаемая, имела не только пропагандистский, сугубо стратегический и внешнеполитический смысл. Она таила в себе, и М. Тухачевский делал это вполне осознанно, существенные внутриполитические положения. Отстаивая идею "революции извне", "революционной войны", М. Тухачевский утверждал "перманентность" состояния "революционной войны", в котором оказалась Социалистическая Россия-СССР. В крайнем случае, это могла быть временная пауза между "революционными войнами", во время которой страна, окончив одну, напряженно готовилась к следующей. Это социально-политическое и геополитическое состояние, вполне естественно, как считал М. Тухачевский, обуславливало необходимость сохранения кадровой, постоянной профессиональной армии и психо-ментальное, психо-культурную ориентацию на войну. "Война для меня все!". Это откровение М. Тухачевского знаменательно как устойчивая мотивация политического поведения и политических поступков М. Тухачевского.

К 1917 г. для М. Тухачевского, для других офицеров, оказавшихся в Красной Армии, Наполеон представлялся воплощением "революционной войны". Им были понятны емкие "марксистские" формулировки Л. Троцкого. Они были авторитетны как постулаты "вождя".

Еще в 1921 г. в полемике, развернувшейся на страницах журнала "Военная наука и революция", критикуя концепцию "революционной войны" М. Тухачевского, Троцкий отталкивался в своей слегка завуалированной политической оценке от К. Маркса. "Наполеон был олицетворением последнего акта борьбы революционного терроризма против провозглашенного той же революцией буржуазного общества и его политики, - писал К. Маркс в своей работе "Святое семейство". - Он завершил терроризм, поставив на место перманентной революции перманентную войну". Из "революционной войны", "революции извне" М. Тухачевского Л. Троцкий сделал вполне определенный политический вывод: "бонапартизм вырос из революционной войны". Пожалуй, это была самая ранняя официальная (хотя и не откровенно прямая) квалификация политической позиции и политических настроений М. Тухачевского со стороны человека, наряду с В.И. Лениным, воплощавшего высший авторитет новой власти. М. Тухачевский, выдвинувший и отстаивавший идею "революции извне", "революционной войны" был, таким образом, квалифицирован как "бонапартист".

По свидетельству ближайшего соратника, сотрудника, единомышленника и друга М. Тухачевского Н. Какурина, "эти взгляды с большей или меньшей законченностью и четкостью были распространены и среди ближайших сотрудников М. Тухачевского" -А. Виноградова, Н. Захарова, П. Ермолина, Н. Соллогуба, Н. Шварца, М. Баторского, С. Пугачева. Все они в разное время занимали должность начальника штаба при М. Тухачевском или были его помощниками по фронтовому командованию. Наиболее же последовательным сторонником этих взглядов, разрабатывавшим "доктрину Тухачевского", был сам Н. Какурин. В 1921 г. он опубликовал свой развернутый очерк "Стратегия пролетарского государства", в котором он разработал вышеизложенные взгляды и идеи М. Тухачевского. Он писал, в частности: "Под войной классовой мы разумеем войну, не преследующую никаких своекорыстных целей, служащую целям освобождения эксплуатируемых всего мира, целям всего человечества". Из этого положения он делал вывод: "По своему роду и характеру эта война должна быть чисто наступательной и явиться показателем готовности пролетариата приступить к решению возложенных на него историей задач в общемировом масштабе". Следовательно, цель стратегии, которая будет поставлена политикой, будет заключаться не в завоевании территории, а в освобождении ее от враждебной нам власти и влияния. Если империалистическое государство внешне будет достаточно крепко, а то для достижения этой цели стратегии придется использовать способ нападения…" (см. Какурина).

"Доктрина Тухачевского" поддерживалась и другими его соратниками и сотрудниками. Например, Начальником повторительных курсов при штабе Западного фронта, бывшим генералом Ф. Огородниковым, а также генералом-от-инфантерии, одним из ведущих профессоров Академии Генерального штаба А. Зайончковским. В курсе лекций по стратегии, читавшихся им в Военной академии РККА в 1922-1923 гг., он утверждал, что "стратегия обороняющаяся, нерешительная, не соответствует идее классовых войн" (см. Зайончковского).

Что усматривали генералы и полковники старой армии во взглядах и действиях М. Тухачевского, выражавших содержание и смысл "революционной войны", пожалуй, достаточно откровенно выразил Н. Какурин в статье "На пути к Варшаве" (1921 г.), где он, в частности, выражая восхищение блестящим "блиц-маршем" "красного Бонапарта", писал: "Варшавский поход Красной Армии является одной из блестящих страниц не только ее истории, но и вообще мировой военной истории… Только походы Революционных армий первой Французской Республики, и то в значительно меньшем размере, напоминают собой нечто подобное. Русская революция постепенно превращалась в мировую, уже теперь значительно превысила и своим размахом, и масштабами совершающихся событий некогда величайшую из революций - первую Французскую Революцию…" (см. Какурина). Наполеон Бонапарт считался духовным и идейным наставником сторонников "революционной войны". Поэтому, когда Л. Троцкий, критически относясь к стратегическим взглядам М. Тухачевского и его единомышленников, утверждал, что "бонапартизм вырос из революционной войны", он не только присоединялся к мнению старых генштабистов. Хотя его и их отношение к "бонапартизму" были диаметрально противоположны, в своих суждениях они, как и Л. Троцкий, фактически отталкивались от марксовой оценки и характеристики Наполеона Бонапарта (см. Троцкого).

Взгляды М. Тухачевского на "революционную войну" и его отношение к "внешнему (значит, буржуазному и враждебному) миру" нашли горячий, эмоциональный отклик у молодых "краскомов-генштабистов". Вскоре после появления книги М. Тухачевского "Война классов" (1921 г.) в "Вестнике военно-научного общества при Военной академии" была напечатана восторженная рецензия на эту книгу слушателя Академии К. Соколова. В ней говорилось: "Будущая кафедра по классовой войне, которая еще до сих пор не учреждена в нашей военной академии, выпьет много полезного и ново-яркого из этой заревной книги, ибо в ней каждая маленькая буква налита горячей, живой и красной кровью нашей большевистской стратегии. Это очень важно теперь, когда в науке, которая изучает войну, висит новый кризис, обуславливаемый общими социальными условиями и перспективами социальных войн впереди" (см. Военный вестник, 1921. № 6. С. 22).

…Самая ранняя по времени информация о поездке М. Тухачевского с секретной миссией в Германию содержится в дневнике генерал А. фон Лампе, который отметил 22 октября 1922 г.: "У меня есть слухи, что под фамилией Скорина в Берлине Тухачевский - не могу пока проверить и использовать". Вполне возможно, что М. Тухачевский действительно ездил в Германию в это время в составе советской военной миссии во главе с начальником ГУВУЗ РККА Д. Петровским для осмотра германских общевойсковых школ (см. Горлова).

С 15 по 29 марта 1923 г. М. Тухачевский, в сопровождении А. Виноградова, П. Дилакторского, В. Солодухина вновь находился с секретной миссией в Берлине. В обстановке развернувшегося с января 1923 г. Рурского кризиса поездка М. Тухачевского была организована Штабом РККА, очевидно, в ответ на визит большой группы представителей Рейхсвера в Москву во главе с начальником Генштаба генералом О. Хассе. 22-28 февраля 1923 г. они вели переговоры с высшим руководством Красной Армии (Э. Склянский, П. Лебедев, Б. Шапошников, Г. Чичерин, А. Розенгольц и др.). На этих переговорах обсуждались в сущности два основных вопроса: 1) о поставках вооружения немецкой стороной для Красной Армии, в чем, прежде всего, было заинтересовано руководство РККА; 2) о совместных боевых операциях Рейхсвера и Красной Армии против Польши, в чем наибольший интерес проявляла германская сторона. Переговоры не достигли ожидаемых результатов. Как выразился Г. Чичерин, "Гора родила мышь". Однако вопрос о военной помощи Германии со стороны СССР весьма волновал германское руководство. В начале марта 1923 г. Ранцау вновь поставил вопрос перед Г. Чичериным: поможет ли Советская Россия Германии в ее борьбе против Франции, если Польша не предпримет против Германии никаких активных действий. Г. Чичерин заверил, что Россия не будет договариваться с Францией за счет Германии. Камнем преткновения оказывался вопрос о поставках со стороны Германии вооружения в РККА. Очевидно именно этой ситуацией и было обусловлено направление "группы Тухачевского" в Берлин 15-29 марта 1923 г. (см. Горлова).

Пребывание М. Тухачевского в Берлине в 1923 г. было также связано с проблемами "черного рейхсвера". Эта "миссия Тухачевского", связана с его деятельностью в составе "русско-германской военной комиссии" по реализации договоренностей между Красной Армией и "Черным Рейхсвером", принятым еще в 1922 г. В Бранденбурге и в части Берлина "Черный Рейхсвер" возглавлял майор Генштаба Э. Бухрукер. Все политические вопросы, связанные с "черным рейхсвером" и его отношениями с Рейхсвером, относились к компетенции "особого отдела" (Т-1-111) министерства Рейхсвера, который возглавлял майор К.фон Шлейхер. После оккупации французскими войсками Рурской области в начале 1923 г. между министерством Рейхсвера и руководством "черного рейхсвера", майором Э. Бухрукером возникли разногласия. Э. Бухрукер и "черный рейхсвер" готовились к войне против Франции, а руководство Рейхсвера занимало более сдержанную позицию.

Майор Э. Бухрукер являлся одним авторов, печатавшихся в журнале "Война и Мир". Иными словами, он находился в тесных контактах с редакцией этого журнала, т.е. с полковником В. Колоссовским и, возможно, с одним из сотрудником Разведывательного управления штаба РККА капитаном Генштаба Г. Теодори (в области военно-оперативных установок поддерживавшим М. Тухачевского). Следовательно, он не мог не знать (если об этом знали все), что, вступая в контакт с редакцией "Войны и Мира", он устанавливал связь со Штабом РККА, с его разведуправлением.

Говоря о политических связях "левых" и "правых", коммунистов и "нацистов" в 1923 г, следует отметить, что А. Гитлер находился под сильным идейным и духовным воздействием "русского немца", эмигранта из Прибалтики М.Э.фон Шойбнера-Рихтера, воодушевленного идеей русско-германского национального единения и совместной борьбы с французским империализмом (см. Митрополит Иоанн. Самодержавие Духа. Очерки русского самосознания. Саратов, 1995, с. 264-265). У него были тесные, в том числе, личные отношения с генералом В. Бискупским, вместе с которым они организовали русско-германское монархическое общество "Ауфбау" - "Возрождение". В свою очередь, В. Бискупский и М.Э. Шойбнер-Рихтер находились в контакте с генералом А.фон Лампе, записавшим в дневнике 21 ноября 1923 г.: "…Шойбнер всегда держался взгляда, что русским пора отплатить за гостеприимство и… идти против Франции! Он был глава Ауфбау и один из инициаторов Рейхенгалля... Он смотрел на Россию при помощи г-на Бискупского" (см. ГАРФ, ф. 5853, оп. 1).

К сказанному надо добавить, что после провала "путча Бухрукера" все руководство "черного рейхсвера" (В .Стеннес, Э. Бухрукер, О. Штрассер) ушло к А. Гитлеру, в НСДАП и СА. Они так и остались "левыми нацистами-революционерами", и в 1930 г., после отказа принять новый политический курс А. Гитлера, были исключены из его партии (см. Штрассера).

Другой целью "миссии Тухачевского", учитывая состав сопровождавших его лиц, было налаживание контактов с берлинскими кругами русской военной эмиграции, в расчете привлечь их в качестве военных специалистов по организации и руководству "германской Красной Армией" в случае революции в Германии и войны с Францией и Польшей.

П. Дилакторский, в белой армии генерала Е. Миллера являвшийся ближайшим сотрудником генерала Марушевского, вполне подходил для решения такой задачи, как, впрочем, и В. Солодухин. Генерал Марушевский в это время являлся одним из ближайших сотрудников П. Врангеля в Париже. Он имел многообразные связи в военных и политических кругах Франции и других стран, предпринимая поездки в том числе в Германию. Восстановление контактов П. Дилакторского с Марушевским должно было способствовать успеху "миссии". Кроме того, П. Дилакторский, и В. Солодухин вступили в тесные контакты с руководством журнала "Война и Мир" и представителями русской военной эмиграции в Берлине. В доверительном общения оба полковника информировали своих старых приятелей о ситуации в Советской России, привлекательной для белых офицеров, внушающей им надежды: Россия и Красная Армия нуждаются в "патриотах" и военных специалистах; белых офицеров высоко ценят как специалистов; "красные командиры" готовы их принять; они могут сделать карьеру в Красной Армии … при М. Тухачевском, который соперничает с Л. Троцким за "лидерство".

"Миссия Тухачевского" в марте 1923 г., видимо, была успешной. Косвенно на это указывает письмо генерала О. Хассе А. Розенгольцу от 25 марта 1923 г., "в котором он обещал РККА помощь военным снаряжением и вновь упоминал о предстоящей "освободительной войне" (см. Горлова).

В июне 1923 г. в польский Генштаб поступила информация о том, что "Фрунзе и Тухачевский находятся в данное время в Штеттине" (см. "Справку…"). Вполне вероятно, что это так и было. Согласно приказам Западного фронта, с 17 мая по 12 июня 1923 г. М. Тухачевский находился в полевой поездке. Вновь за этой формулой мог скрываться выезд в Германию (см. РГВА. Ф.104. Оп.3. Д.173. Л.63).

…В июле-августе 1923 г. социально-политическая обстановка в Германии резко обострилась. В связи с приездом в Москву делегации компартии Германии было созвано экстренное заседание Политбюро ЦК 21 августа 1923 г. На нем Л. Троцкий, оценивая перспективы развития революционной ситуации в Германии и опираясь на выводы специалистов, выразил мнение, что Германскую Коммунистическую партию "характеризует ее военное бессилие". Доклады военного спеца, о которых я говорю, проникнуты тем, что мы будем не готовы к революции. Тот же доклад с чисто военным чутьем говорит о том (и это верно), что революция - дело ближайших месяцев или даже ближайших недель".

К. Радек также "отозвался с большими сомнениями о пригодности германской коммунистической партии к роли гегемона". Он опасался и непригодности "будущих членов германского совнаркома, импортированных из Москвы", боялся, что "московские товарищи, склонные направлять каждую революцию по образцу российской, не смогут дать пригодных для германской обстановки директив". По мнению К. Радека, в Германии сейчас не коммунизм придет после фашизма, а фашизм после коммунизма. Мы удержать массы не можем". Он считал, что "не только не надо входить в столкновения с фашистами, но надо всячески избегать их, пока экономическая обстановка не разложит фашизм". Примечательно его отношение к господствовавшему мнению, что революция в Германии будет означать новую советско-польскую войну. Ссылаясь на кулуарные разговоры с высокопоставленными и ответственными представителями Польши, К. Радек сказал: "Единственная реальная политическая цель Польши - присоединение Восточной Пруссии" (см. также С. 223-224). (см. Запись вопроса…)

Иными словами, внимание следует акцентировать не на военные действия войск Западного фронта против Польши и не на ожидание военного натиска поляков на границы СССР, а на организацию вооруженного сопротивления французской агрессии в самой Германии. Речь, таким образом, велась о "революционной войне" против Франции. Итак, установка на вооруженное вмешательство Красной Армии в германской революции была принята в Политбюро ЦК. Решался вопрос: как это осуществить, не испортив войной отношения с Польшей. Председатель РВСР Л. Троцкий уже в конце августа 1923 г. требовал от политического руководства занять определенную позицию по отношению к Польше, заключив договор о невмешательстве в дела Германии. Эту позицию он подтвердил и в письме к членам ЦК и ЦКК от 23 октября 1923 г., считая, что "политика в отношении Польши" должна вестись "в плоскости переговоров о транзите и военном невмешательстве" (см. Известия ЦК КПСС. 1990. № 10. С. 177).

Уже 6 сентября 1923 г. на заседании Политбюро ЦК обсуждался вопрос о карельской бригаде, о территориальных дивизиях, которые необходимо было развернуть ввиду предстоящих военных событий. Видимо, речь шла и о 2-й стрелковой дивизии Западного фронта. Вновь к этим же вопросам обращались на Пленуме ЦК 24 сентября и на заседании Политбюро ЦК 27 сентября (см. Политбюро... Повестки для заседаний). В связи с этими намерениями в сентябре-ноябре 1923 г. на Западный фронт перебрасывались вновь сформированный 16-я стрелковый корпус под командованием И. Блажевича из Приволжского военного округа и 6-я кавалерийская дивизия О. Городовикова из состава расформированной 1-й Конной армии. "Большой кавалерийский "кулак" - очевидно, 7-я кавалерийская дивизия Г. Гая и 4-я кавалерийская бригада - концентрировался на том участке советско-польской границы, где Советский Союз тонкой полоской польской территории отделяется от Литвы и, следовательно, от Восточной Пруссии". Примечательны в этом плане и соображения, высказанные на заседании Политбюро ЦК 21 августа 1923 г. И. Сталиным. "…Надо усилить нашу силу в лимитрофных государствах, - предлагал он. - Надо собрать и бросить туда коммунистов этих национальностей. Для нас очень важен и нужен общий кусочек границы с Германией. Нужно постараться сорвать одно из буржуазных лимитрофных государств и создать коридор к Германии. К моменту революции это нужно подготовить" (см. Запись вопроса). Поэтому помощником командующего Западным фронтом был назначен литовец И. Уборевич, а начальником штаба фронта - эстонец А. Кук. На заседании Политбюро ЦК 1 ноября 1923 г. Л. Троцкий предложил схему командующих фронтами, начальников штабов и командармов на случай военных мероприятий (см. Политбюро… Повестки дня…). Очевидно, в рамках этой схемы уже проговаривался вопрос о замене М. Тухачевского в должности командующего Западным фронтом И. Уборевичем, ставшим помощником командующего Западным фронтом. По свидетельству Г. Беседовского, в силу его должностных возможностей прекрасно ориентировавшегося в этих обстоятельствах, "в Москве было твердо решено, что добровольно или силой, но Польша должна будет уступить… Для того, чтобы польское правительство оказалось более податливым, решено было действовать двумя способами - кнутом и пряником. Вопрос о прянике еще не был окончательно решен, что касается кнута, то, помимо придвинутых к границе корпусов Красной Армии, было отдано распоряжение польской коммунистической партии усилить деятельность, а военно-диверсионная организация получила приказ расширить работу…" (см. Политбюро… Повестки дня…).

В обстановке надвигавшейся германской революции и целях предотвращения войны между СССР и Польшей, " в связи необходимостью разрешить вопрос о транзите через Польшу в Германию польско-советские отношения приобрели специальное значение".

Предложения Г. Чичерина, М. Литвинова и В. Коппа по вопросам советско-польских отношений обсуждались на заседаниях 3, 11 и 18 октября 1923 г. На основании принятых решений, специальный советский представитель В. Копп, во второй половине октября 1923 г. отправившийся на переговоры с поляками, пытался "уговорить" польское правительство "предоставить свободный транзит по польским железным дорогам из советской России в Германию". Польскому руководству намекали и на то, что "возможен проход нескольких советских кавалерийских бригад в Германию через узкую полосу так называемого Виленского коридора, но что это отнюдь не явится враждебным по отношению к Польше актом". Г. Беседовский пояснял, что с советской стороны было оговорено: "убытки населению будут немедленно покрыты, а вся операция продлится не дольше трех дней. Формально поход будет самочинным актом, и ни советское, ни польское правительства не будут нести за него никакой ответственности". В обмен на согласие, польской стороне обещали "свободу рук" в Восточной Пруссии (см. Беседовского)

На заседаниях Политбюро ставился вопрос о том, где целесообразнее использовать М. Тухачевского: на Западном фронте против Польши или в Германии, на "Западном фронте" против Франции. Во всяком случае, представляется возможным, что могла иметь место предумышленная "утечка информации" об "организации Тухачевского" и националистически-антисемитских настроениях в комсоставе Красной Армии и в "группе Тухачевского". И рассчитана она была на "национал-социалистские" настроения и политические группировки в Германии (см. С. 230-231).

…Об участии М. Тухачевского в подготовке "немецкого Октября" 1923 г. существует много слухов. В своей книге "Дело Тухачевского" В. Александров, со ссылкой на Э. Волленберга, писал по этому поводу: "…Тухачевский многократно бывал в Германии с официальными миссиями до прихода нацистов к власти. В 1923 г., в частности, он был в составе "специальной группы", составленной из 6 членов под руководством Пятакова, который должен был, в случае победы революции в Германии, взять на себя командование германской Красной Армией. Эта группа расположилась на Унтер ден Линден 7, в меблированных комнатах посольства СССР. В конце ноября (1923 г.), когда стало очевидным, что немецкая революция провалилась, Пятаков и пять потенциальных инструкторов германской Красной Армии покинули Берлин, Тухачевский остался там и был представлен советским послом Крестинским как "агент для связи" между верховным командованием Красной Армии (Реввоенсоветом) при Рейхсвере, уполномоченным подготовить советско-германские военные соглашения. Однако Тухачевский не нашел взаимопонимания с Крестинским и к концу второго месяца (пребывания) потребовал своего отзыва в Советский Союз".

И. Уншлихт, "вчерашний" 1-й заместитель Председателя ОГПУ, являлся куратором советской военной разведки. Под его руководством в Берлине и других городах Германии действовали сотрудники советской военной разведки. В Берлине это были А. Сташевский, Б. Бортновский, В. Скоблевский-Горев (В. Розе), С. Пупко-Фирин, С. Жбиковский. Они выполняли функции по организации воинских подразделений и частей КПГ, так называемых, "красных сотен" и органов будущей "госбезопасности" - германской "ЧК". В частности: С. Жбиковский под псевдонимом "Алоис" являлся руководителем Военного аппарата КПГ; С. Пупко-Фирин руководил подготовкой вооруженного восстания; В. Скоблевский-Горев организовывал германскую "ЧК". Военным специалистом КПГ являлся бывший капитан Генштаба австро-венгерской армии О. Штейнбрюкк. Б. Бортновский, возглавляя Берлинский разведывательный центр (резидентуру в Берлине), координировал деятельность всех указанных лиц и непосредственно курировал агентурную работу в среде русской военной эмиграции в Берлине. Я.Берзин в это время уже был заместителем начальника Разведывательного управления Штаба РККА и непосредственно должен был руководить всеми своими подчиненными и работой по организации "германской Красной Армии".

В. Орлов (см.), весьма хорошо осведомленный о российских делах и событиях накануне "немецкого Октября" в Германии, вспоминал, что летом 1923 г. "в Берлин прибыл Вацетис. Он был одним из высших командиров Красной Армии и известным специалистом по Гражданской войне в России. Туда же под фамилией Полянин приехал Тухачевский.

Военно-политические настроения самого М. Тухачевского в это время явно не совпадали с позицией политического руководства. Он выразил их достаточно определенно, хотя и в общей форме в статье "Красная Армия на 6-м году революции", опубликованной в октябре 1923 г. в массовом военном журнале "Красная присяга". Тухачевский писал: "Итак, к концу шестого года советской власти, назревает новый взрыв социалистической революции, по меньшей мере, в европейском масштабе. В этой революции, в сопровождающей ее гражданской войне в процессе самой борьбы, также, как и прежде у нас создается могучая, но уже международная Красная Армия. А наша армия, как старшая ее сестра, должна будет вынести на себе главные удары капиталистических вооружений. К этому она должна быть готова и отсюда вытекают ее текущие задачи. …Она должна быть готова к нападению мирового фашизма и должна быть готова, в свою очередь, нанести ему смертельный удар разрушением основ Версальского мира и установлением Всеевропейского Союза Советских Социалистических Республик".

Суть цитированного выше фрагмента выступления М. Тухачевского, таким образом, заключается в следующем: "мировой фашизм" - это "Версальский мир", т.е. страны Антанты и, прежде всего, Франция. Красная Армия "должна быть готова к нападению мирового фашизма", т.е. к нападению Франции. Красная Армия "должна быть готова нанести смертельный удар" основам Версальского мира, т.е. по Франции и ее союзникам. В этой новой "социалистической революции" "европейского масштаба" именно Красная Армия должна будет "вынести на себе главные удары капиталистических вооружений".

Таким образом, М. Тухачевский выражал позицию, согласно которой решающей силой "германской революции" должна была стать Красная Армия, а не ее "филиалы" в Европе, не "германские коммунисты" и не германские националисты. Это - завуалированная формула "революции извне", экспорта "революции на штыках" Красной Армии. Таким образом, само удаление М. Тухачевского с Западного фронта должно было послужить красноречивым и выразительным "знаком" миролюбия СССР в отношении Польши.

…Однако уже 28 августа 1923 г. М. Тухачевский возвратился из Германии в Смоленск, демонстрируя таким образом свою особую позицию относительно перспектив "германской революции". Он отказался сдать руководство Западным фронтом. В Москву поехал его ближайшее доверенное лицо, состоящий для особых поручений А. Виноградов (см. РГВА, ф. 104, оп. 3). Он также сопровождал командующего в Берлин. Очевидно, А. Виноградов должен был отвезти информацию и отчет о поездке. 3 сентября он уже вернулся. Видимо, также через А. Виноградова командующий фронтом добивался скорейшего назначения к нему нового начальника штаба фронта, хорошо знакомого с возможным театром военных действий. По некоторым свидетельствам, М. Тухачевский просил направить к нему в качестве такового давно ему известного и высоко ценимого, как специалиста, А. Кука. М. Тухачевский и А. Кук были в весьма доверительных отношениях. М. Тухачевский, рекомендовал А. Кука подал заявление о вступлении в РКП (б), дал ему рекомендацию. В ней, в частности, говорилось: "А.И. Кук - товарищ образцовой честности и долга перед Советской страной, работает над развитием своего политического кругозора и имеет большие заслуги в гражданской войне" (см. Горелика). Это был отличный генштабист, старый соратник М. Тухачевского со времен "польского похода", он лучше других кандидатов в начальники фронтового штаба ориентировался в том, что происходило в Германии, а также в Польше и Прибалтике. С 21.5.1921 по 12.9.1923 г. А. Кук являлся помощником (заместителем) начальника Разведывательного управления Штаба РККА.

Назначение А. Кука на должность начальника штаба фронта было обусловлено не только подготовкой к военным действиям. А. Кук был эстонцем, поэтому, не исключено, что его назначение было связано с намерениями, высказанными И. Сталиным, - "взорвать одно из балтийских государств". Таким образом, возможно, что назначение А. Кука, человека проверенного ОГПУ и советской разведкой, предусматривало использование его, скорее, в интересах реализации военно-политических и оперативных планов политического руководства, а не в виду антипольских воинственных настроений М. Тухачевского. Косвенным образом указанные предположения подтверждаются тем, что А. Кук остался начальником штаба фронта, как политически вполне надежный и "послушный" человек, и после того, как М. Тухачевский был удален из Смоленска.

Он был назначен на указанную должность 13 сентября, и уже 15 сентября прибыл в Смоленск и приступил к исполнению своих обязанностей. Очевидно, его прибытия ждал М. Тухачевский, чтобы на следующий день, 16 сентября, начать большие двусторонние маневры войск Западного фронта. Они продолжались до 3 октября включительно, т.е., почти двадцать дней. Столь длительных маневров в Красной Армии не проводили ни до, ни после этого (до 1937 г. включительно, по крайней мере). Обычно войсковые маневры в Западном или Белорусском, в Украинском или Киевском округах продолжались от 5 до 10 дней. Даже большие Одесские маневры 1927 г. продолжались всего 12 дней, а знаменитые "большие" маневры Киевского военного округа в 1935 г. всего 6. Маневры Западного фронта осенью 1923 г. очень были похожи на "пролог" к началу военных действий на западной границе. В ходе этих маневров прекрасно показал себя командир 4 стрелкового корпуса А. Павлов. "…С особым блеском и силой А.В. Павлов проявил воинский талант на больших белорусских маневрах осенью 1923 г., - писали его биографы, - … А.В. Павлов командовал "красной стороной". Маневры, как известно, закончились тем, что противная сторона была наголову разбита. Еще несколько лет после маневров среди командиров Белорусского военного округа были живы воспоминания о них и о смелом, неожиданном решении А.В. Павлова" (см. Комдив А.В. Павлов). Ему в предстоящих военных действиях, видимо, отводилась важная роль. Под прикрытием маневров достаточно легко можно было осуществить необходимую для предстоящих боевых действий передислокацию войсковых частей и соединений. Развернувшиеся на Западном фронте маневры должны были пугать. Судя по решающей роли 4-го стрелкового корпуса А. Павлова, как определил это сам М. Тухачевский, оперативные направления, обозначенные командующим Западным фронтом, принципиально расходились с очерченными выше военно-политическими установками и соответствующими оперативными планами советского политического и военного руководства. На это указывает дислокация соединений и частей Западного фронта. Штаб 4-го стрелкового корпуса располагался в Витебске; 5-я стрелковая дивизия этого корпуса была дислоцирована в Полоцке и Витебске; 27-я стрелковая дивизия - районе Орши; 2-я стрелковая дивизия, а также 7-я кавалерийская дивизия - в районе Минска. Такое исходное расположение соединений и частей 4-го стрелкового корпуса предполагало нанесение главного удара в оперативном направлении Минск-Брест-Варшава. В свою очередь дислокация соединений и частей 5-го стрелкового корпуса в районе Бобруйска предполагала нанесение его силами вспомогательного удара, также в направлении Варшавы.

В сложившейся политической ситуации вокруг "германской революции" и советско-польских отношений эти противоречия в оперативных планах военно-политического руководства СССР и командующего Западным фронтом М. Тухачевского приобретали весьма серьезный политический характер. В сущности, именно Красная Армия, именно та ее часть, которая дислоцирована на Западном фронте, именно его командующий, М. Тухачевский в сложившейся обстановке военного бессилия "немецкого Октября" претендовали, как опасалось партийно-политическое руководство СССР, на роль главной и решающей силы грядущей "мировой революции". Не исключено, что опасались и самовольного выступления "красного Бонапарта". Беспокоил и рост, так сказать, рейтинга его популярности.

Итак, политическое руководство отправило М. Тухачевского в Германию, стремясь избежать военного столкновения с Польшей, последний отказался оставаться в Германии, вернулся на Западный фронт и на фронтовых маневрах начал "бряцать оружием". Следовало торопиться, пока власть не оказалась поставленной перед фактом войны, развязанной популярным генералом. Сохранение за М. Тухачевским командования Западным фронтом, вызывало у соседей страх перед новой "революцией извне", провоцировало нагнетание "военной тревоги" и обострение внешнеполитических проблем для СССР.

Стремясь нейтрализовать возможную неконтролируемую активность и инициативность популярных "генералов", как ранее уже отмечалось, 28 августа Оргбюро ЦК наметило ввести в состав РВС СССР большую группу членов ЦК, в основном из числа сторонников И. Сталина, Г. Зиновьева, а также С. Буденного, внушавшего власти не меньше опасений, чем М. Тухачевский (см. ранее). Включив его в состав РВС СССР удалось оторвать Буденного от 1-й Конной армии, сама же 1-я Конная была расформирована. Скорее всего, именно эту же модель рассчитывали использовать и для военно-политической нейтрализации М. Тухачевского. Однако он отказался обменять "жезл" командующего Западного фронта на "высокое", но практически мало влиятельное членство в РВС СССР. Тогда было решено "удалить" М. Тухачевского с Западного фронта с помощью "компромата".

…2 сентября 1923 г. заместитель полномочного представителя ГПУ по Западному краю направил "служебную записку" заместителю начальника ОГПУ и начальнику Особого отдела ОГПУ Г. Ягоде, излагая всевозможные сведения, компрометировавшие командующего Западным фронтом М. Тухачевского. Сообщалось, что его "помимо воли могут склонить к шпионажу". "У нас есть сведения, - сообщал сотрудник ОГПУ, - что в Польше интересуются его романами". Говорилось, что М. Тухачевский связан с "разного рода женщинами не нашего класса", что он оставляет "секретные документы в комнате стенографистки-полюбовницы", что "ходит масса анекдотов о его подвигах на пьяном и женском фронтах", что "каждый месяц возит семью в бронированном вагоне спецназначения", что "прилетал на аэроплане а свое имение…" и пр. Автор докладной записки ссылался на рекомендацию начальника Политуправления Западного фронта В. Касаткина, предлагавшего "дать все имеющиеся материалы и установить наблюдение". В заключение докладчик просил санкции для "слежки" за М. Тухачевским, мотивируя свою просьбу тем, что "мы не имеем права наблюдать за коммунистами без разрешения центра, тем более за такой крупной фигурой, как Тухачевский" (см. Парнова).

Судя по содержанию этой служебной записки, основные проступки М. Тухачевского сводились к его аморальному поведению. Насколько же информация в ней содержавшаяся соответствовала действительности?

Итак, на основе приведенной выше компрометирующей М. Тухачевского информации выстраивается достаточно вульгарная, но вполне определенная и, по тем временам, убедительно-настораживающая власти схема. Исходный элемент этой схемы: связь с "разного рода женщинами не нашего класса". Эту информацию трудно опровергнуть. Амалия Протас ("Лика") из среды мелкого дворянства, с гимназическим образованием, адъютант командующего фронтом; Татьяна Сергеевна Чернолузская, Наталья Сергеевна Чернолузская - родственницы А. Луначарского; наконец, будущая жена М. Тухачевского Нина Евгеньевная Гриневич из старинного польского дворянского рода, "отнятая" им у Аронштама. Все они действительно являлись "разного рода женщинами не нашего класса".

…Из связей М. Тухачевского с "женщинами не нашего класса" сотрудник полпредства ОГПУ по Западному краю, проводил линию к "сведениям, что в Польше интересуются его романами", которые открывают "канал" для "вербовки" М. Тухачевского польской разведкой. Отсюда и вывод "доносителя": М. Тухачевского "помимо воли могут склонить к шпионажу". Иными словами, уже можно было считать М. Тухачевского "почти изменником".

Такой вывод выходил за рамки обвинений в "бытовом разложении". Дело, таким образом, приобретало "политический" характер. Естественно у власти должен был возникнуть вопрос о политическом доверии М. Тухачевскому, т.е. о его политической благонадежности, о возможности продолжения его службы в должности командующего Западным фронтом. На это указывает предельно емкая и выразительная резолюция М. Фрунзе в конце марта 1924 г., наложенная им на эту информацию и опровергающая подозрения ею порожденные: "Партия верила, верит и будет верить т. Тухачевскому" (см. Б. Викторова).

Хорошо было известно также и то, что М. Тухачевский владел усадьбой в Смоленской губернии, до революции принадлежавшей его отцу и проданной еще в 1908 г. Но Тухачевскому советское руководство вопреки идеям большевизма имение вернуло. Поэтому возбуждение вопроса о владении усадьбой, о чем все давно знали, именно осенью 1923 г. представлялось также не случайным.

Примечательно, что отправленная 2 сентября "записка" полпреда ГПУ по Западному краю "молчала" вплоть до 20 сентября 1923 г. Но едва 16 сентября 1923 г. начались маневры Западного фронта под руководством М. Тухачевского, как 18 сентября на заседании Политбюро ЦК заслушивается сообщение В. Молотова "о Красной Армии". На следующем заседании Политбюро ЦК 20 сентября было поставлено на обсуждение "предложение Троцкого о передаче материалов о Тухачевском в ЦКК и немедленном назначении авторитетного РВС Запфронта" (см. Повестки дня заседаний). Примечательно и другое: за подписью И. Сталина Политбюро по этому вопросу решило "принять" предложение Л. Троцкого, "поручив Оргбюро наметить срочно состав РВС Западного фронта и внести на утверждение Политбюро". Это означало передачу "дела Тухачевского" в "высший партийный суд" и фактическое предрешение его смещения с должности командующего Западным фронтом.

Приняты были и иные меры воздействия на "генералитет" Западного фронта. Командир 4-го стрелкового корпуса А. Павлов, давний приятель и соратник М. Тухачевского, был исключен из партии "за пьянство". Партийным взысканием за пьянство грозили и командиру 5-го стрелкового корпуса П. Дыбенко. Мерами воздействия в этом же направлении следует расценивать удаление в октябре 1923 г. в Москву "на учебу" начальника штаба 16-го стрелкового корпуса П. Шаранговича, командира 2-й стрелковой дивизии Я. Фабрициуса, командира 27-й стрелковой дивизии Г. Хаханьяна; смещение с должности помощника (в то время врид) командира 27-й стрелковой дивизии Ф. Ольшевского, переведенного в ноябре 1923 г. в Приволжский военный округ; перемещения командного состава полков, входивших в соединения Западного фронта.

Обращает на себя внимание и следующее обстоятельство. Едва "дело Тухачевского" поступило в Парткомиссию ЦКК, по его поводу был сделан запрос заместителю Председателя РВС СССР Э.Склянскому: "Парткомиссия ЦКК просит Вас срочно прислать ей все имеющиеся у Вас материалы на Тухачевского".

Однако все "дело" оказалось сведенным к "провозке семьи" в вагоне спецназначения, полетах на аэроплане в усадьбу и в наличии самой усадьбы, которая когда-то принадлежала Тухачевским. М. Тухачевскому было направлено приглашение: "ЦКК просит Вас прибыть к члену ЦКК тов. Сахаровой 24 октября 1923 г. к 12 часам дня…" и резолюция: "По распоряжению т. Сахаровой дело сдать в архив по заслушанию личных объяснений Тухачевского" (см. Парнова). Примечательно, что вопреки решительному и жесткому тону резолюции Политбюро ЦК, руководство ЦКК решило (или получило распоряжение) не придавать "делу Тухачевского" большого значения. Оно было передано на рассмотрение рядовому члену ЦКК, никому неизвестной т. Сахаровой, чтобы после соблюдения формальностей фактически закрыть "дело".

М. Тухачевский, видимо, поставленный в известность о таком отношении к его "делу", ограничился краткими письменными объяснениями и не явился в "высший партийный суд", в ЦКК. Сам стиль этих объяснений обнаруживает едва заметное пренебрежение командующего Западным фронтом к члену ЦКК т. Сахаровой. "По поводу заявления сообщаю следующее: 1. Провозки семьи действительно имели место. 2. На аэроплане никогда не прилетал. 3. Усадьба, где живет моя мать, действительно принадлежала моему отцу с 1908 г., потом он ее продал. Поселилась мать с сестрами во время революции". Его ответ можно было бы квалифицировать по тону, как "вызывающий: "Да, делал, ну и что?" (см. Парнова).

Весьма вероятно, что столь "мягкая" реакция ЦКК на "дело Тухачевского" объяснялась новой попыткой "оторвать" М. Тухачевского от Западного фронта, дать ему "почетное назначение" и отправить в Берлин с группой Г. Пятакова. Ему демонстрировали "готовность" высших партийных органов забыть о его "прегрешениях" в обмен на "покорность", на "мирный" отказ от должности командующего Западным фронтом. Ему как бы обещали не отдавать "под высший партийный суд", не наказывать, если он "сдастся". В ответ на его отказ принять предложенный ему вариант закрытия его "дела", ЦКК решила действовать более жестко.

28 октября 1923 г., подчиняясь уже настойчивым, "ультимативным", как писалось в "Руле", требованиям Партколлегии ЦКК, М. Тухачевский "сдался" и в сопровождении своего адъютанта и врача амбулатории штаба фронта (видимо, для доказательства подлинности своей болезни, извиняющей его отсутствие на приеме у П. Сахаровой) выехал в Москву. 29 октября 1923 г. он присутствовал на заседании партколлегии ЦКК, где слушалось его "дело". Доклад, в котором были изложены обвинения М. Тухачевского в "попойках, кутежах, разлагающем влиянии на подчиненных", делал Я. Петерс, член Партколлегии ЦКК, старый высокопоставленный работник ВЧК-ГПУ, являвшийся и в 1923 г. членом коллегии ОГПУ. Это означало, фактически, передачу "дела Тухачевского" в распоряжение ОГПУ. Суров был и "приговор": "строгий выговор за некоммунистические поступки" (см. Парнова). Все это означало, что высший комсостав Западного фронта ведет себя "не по-коммунистически" и морально-политически разлагает подчиненных.

Судя по последующим распоряжениям и решениям высших партийно-политических органов и высшего военного руководства в лице Л. Троцкого, фактически, было принято решение о замене М. Тухачевского на посту командующего Западным фронтом И. Уборевичем, ибо уже 1 ноября 1923 г. Л. Троцкий предложил Политбюро ЦК обсудить предложенную им "схему командующих фронтами, начальников штабов и командармов" (см. Повестки дня заседаний, С. 250). 12 ноября 1923 г., после обсуждения на Оргбюро ЦК и утверждения на Политбюро ЦК приказом РВС СССР помощником командующего Западным фронтом был назначен И. Уборевич. В это время, вплоть до 15-17 декабря 1923 г., М. Тухачевский находился вне Смоленска, он был направлен в Германию в качестве "офицера связи между Красной Армией и "черным рейхсвером". Таким образом, И. Уборевич фактически превратился в командующего Западным фронтом (см. Минакова).

…Но во второй половине декабря 1923 г. М. Тухачевский поссорился с полпредом Н. Крестинским и самовольно покинул Берлин. Поскольку в тогдашнем "политическом пасьянсе" Н. Крестинский поддерживал Л. Троцкого, М. Тухачевский оказывался в ряду противников Председателя РВС СССР. Неожиданно и самовольно возвратившийся в Смоленск М. Тухачевский фактически вновь вступил в командование фронтом. Вместе с комсоставом новых соединений (развернутых в составе фронта) и учетом кадровых перемещений, проведенных в ноябре-декабре 1923 г., к началу января 1924 г. высший комсостав Западного фронта был представлен следующими лицами: М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич, А.И. Корк, А.Н. Виноградов, А.И. Кук, А.В. Павлов, П.Е. Дыбенко, Г.Д. Гай и другие; всего 39 человек.

16 "генералов" обновили состав "элиты фронта". В целом же с августа по декабрь 1923 г. было введено в состав "элиты фронта" или перемещено внутри ее 24 "генерала". В их числе к январю 1924 г. было лишь 16 "генералов", на чью несомненную поддержку мог рассчитывать М. Тухачевский (среди них А. Виноградов, А. Кук, А. Павлов, П. Дыбенко, К. Ляпунов, Г. Гай). Таким образом, несмотря на то, что "генералы", готовые оказать поддержку М. Тухачевскому составляли меньше половины всего высшего комсостава фронта, они занимали ключевые войсковые должности, командовали самыми боеспособными соединениями. Особое место среди них, несомненно, в военно-политическом отношении занимала 7-я кавалерийская дивизия Г. Гая, близкого друга Тухачевского. Все ее полки были сконцентрированы в одном месте - в районе Минска.

Сама по себе "перетасовка" высшего комсостава фронта по сути дела парализовала возможности М. Тухачевского манипулировать находившимися в его распоряжении войсками по "собственному усмотрению", если бы он вдруг проявил политическую активность и амбициозность.

Ряд весьма существенных с военно-политической точки зрения перемещений был осуществлен как раз в отсутствие М. Тухачевского 13-14 декабря 1923 г. Они касались руководства войсковых соединений, на которые мог в первую очередь и главным образом опираться М. Тухачевский. Это 5-я и 27-я стрелковые дивизии 4-го стрелкового корпуса. В частности, после удаления из 27-й дивизии "на учебу" ее командира и ветерана Г. Хаханьяна (в то время находившегося в особенно близких дружеских отношениях с М. Тухачевским), а затем и ее временного командира П. Шаранговича, тоже ветерана дивизии, ее временным командиром был назначен человек "новый" и для дивизии, и для фронта - Б. Майстрах.

Все перемещения, сделанные в отсутствие Тухачевского, были направлены на то, чтобы парализовать наиболее преданные ему войсковые части (как, например 27-я стрелковая дивизия) как военно-политическую силу. В целом же, если до 13-14 декабря 1923 г. в случае военно-политических осложнений М. Тухачевский мог рассчитывать на безусловную преданность 4-го стрелкового корпуса (5-я и 27-я стрелковые дивизии), 16-го стрелкового корпуса и 7-й кавалерийской дивизии Г. Гая, контролируя таким образом положение в Минске, Витебске, Полоцке, Бобруйске, Орше, Брянске, Смоленске, то теперь в его распоряжении оставалась лишь 7-я кавалерийская дивизия, дислоцированная в Минске.

Что касается отношений между М. Тухачевским и И. Уборевичем (его помощником), то 21 декабря, когда М. Тухачевский в Москве делал доклад "О новой артиллерии" в ВНО при Военной Академии РККА в присутствии многих высших командиров РККА и преподавателей Военной академии, И. Уборевич весьма жестко ему оппонировал. Разногласия, возникшие между ними по вопросу о месте, роли, типе артиллерии в Красной Армии носили принципиальный характер. Однако их разделяли не только вопросы применения артиллерии, но и разность подходов к опыту гражданской войны и различия взглядов по оперативно-стратегическим проблемам. (И. Уборевич был сторонником оперативно-стратегических представлений Н. Петина, тогда как М. Тухачевский являлся их беспощадным критиком). Даже без учета особенностей их личных взаимоотношений в той военно-политической ситуации, такое положение вещей было несовместимым с сохранением их в "одной команде".

И. Уборевич считался "креатурой" И. Сталина, хотя последний, "вполне ему доверявший", называл И. Уборевича "плохим коммунистом", т.к. тот в качестве командующего 5-й Отдельной армией на Дальнем Востоке, в силу своего характера и должностного положения в критической ситуации он вполне мог проявить "самостийность". Направление же И. Уборевича на Западный фронт позволяло, таким образом, "убить двух зайцев": нейтрализовать и М. Тухачевского, и И. Уборевича. Человек честолюбивый и строптивый, вряд ли он мог удовлетвориться перемещением с должности командующего 5-й Отдельной армии (т.е., командующего фронтом) на должность помощника командующего фронтом. Ему нужно было дать понять, что данное назначение является фактической передачей ему функций командующего фронтом с последующим официальным утверждением в этой должности. Иными словами, назначение И. Уборевича являлось "подталкиванием" М. Тухачевского к отставке и началом "изъятия" у него командования Западным фронтом, ядро которого к этому времени фактически уже было разрушено, старой, "сыграной команды", всецело подчиненного М. Тухачевскому командного аппарата более не существовало. Назначение И. Уборевича должно было окончательно политически парализовать М. Тухачевского.

13 декабря 1923 г. у Тухачевского появился третий помощник - А. Корк, что было явным "перебором", никаким штатным расписанием не предусмотренным. Такое большое число помощников у М. Тухачевского не было мотивировано оперативно-стратегической обстановкой: военные действия с Польшей и другими соседями уже не ожидались, "немецкий Октябрь" не состоялся. Следовательно, все эти перемещения носили политический характер. Они предусматривали ограничение властных возможностей не только М. Тухачевского на случай проявления им политической нелояльности, какого-либо сопротивления Москве с опорой на войсковые части фронта, но и И. Уборевича.

И. Сталин не любил А. Корка и не очень ему доверял, считая его "бонапартистом". М. Тухачевский не оставил прямых суждений об А. Корке. Но известно, что, например, в августе 1920 г. А. Корк, как и ряд других командующих армиями, не разделял намерений командующего фронтом продолжать безостановочное наступление на Варшаву. Были у него и другие разногласия с Тухачевским.

Однако А. Корк - беспартийный генштабист - в качестве соперника М. Тухачевского и претендента на его должность вряд ли мог восприниматься. И у него самого, занимавшего до этого времени должности не выше помощника командующего УВО, у беспартийного "золотопогонника", вряд ли имелись расчеты на должность командующего фронтом, разве что - на должность помощника.. И все-таки следует помнить, что А. Корк был боевым соратником "красного Бонапарта" и одним из лучших его командармов в 1920 г. Во всяком случае, А. Корк входил в круг "генералов", близких к С. Каменеву и М. Тухачевскому. Учитывая все сказанное выше об А. Корке, можно считать, что последний не являлся "креатурой" И. Сталина и был фигурой, присутствие которой для И. Уборевича (в случае принятия им командования фронтом) в качестве его помощника на Западном фронте было нежелательным.

Учитывая, что кроме И. Уборевича и А. Корка, у М. Тухачевского оставались в качестве помощников еще два человека - В. Чернавин и В. Володин (по политической части) - при этом И. Уборевич рассматривался московской властью (и сам он так считал) как замена М. Тухачевскому, на Западном фронте фактически сложилась весьма неустойчивая и неопределенная ситуация в вопросе: кто же все-таки является реальным командующим фронтом? Формально таковым оставался М. Тухачевский, однако его властные возможности оказались резко ограничены "перетасовкой" среднего и высшего комсостава фронта и наличием двух новых помощников командующего, которые пользовались гораздо большим доверием и поддержкой центральной политической власти, чем сам командующий.

В этой ситуации в конце декабря 1923 - январе 1924 гг. и разворачиваются события, и сейчас далеко не во всем ясные. Предпринимая попытку хотя бы в общих чертах в них разобраться, я начну с военной элиты. В ее состав, определившийся к началу 1924 г., входили: С.С. Каменев, П.П. Лебедев, Б.М. Шапошников, М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич, А.И. Корк, А.И. Кук, А.Н. Виноградов, М.В. Фрунзе, Н.Н. Петин, А.И. Егоров, К.Е. Ворошилов.

Всего 43 "генерала". Из них - 24 русских, 5 поляков, 4 немца, 3 латыша, 2 эстонца, 1 литовец, 1 еврей, 1 армянин, 1 молдованин, 1 азербайджанец.

В их числе 13 дворян (6 из старинных аристократических фамилий); 8 из офицерских семей, 9 из мещан, 5 из служащей интеллигенции, 5 из крестьян, 2 из рабочих, 1 из семьи торговца, 1 сын священника и 1 сын унтер-офицера.

В образовательном отношении 32 "генерала" являлись кадровыми офицерами старой армии (5 из императорской лейб-гвардии). Из них: 3 генерала, 16 подполковников и полковников, 13 офицеров от подпоручика до капитана. 24 "генерала" из этой группы окончили Академии Генштаба или были причислены к Генштабу. 6 "генералов" из офицеров военного времени. Из них 1 причислен к Генштабу. 4 "генералов" прежде не служили в старой армии и не имели военного образования. Из них 1 причислен к Генштабу. 1 служил солдатом. 14 "генералов" были членами РКП (б). Таким образом, в числе указанных "генералов" "генштабистов" было всего 60,5%. Их доля в составе элиты стала еще меньше. По сравнению с мартом 1923 г. количество "генштабистов" сократилось почти на 20%.

В возрастном отношении 7 "генералов" были до 30 лет. 22 "генерала" - от 31 до 40 лет. 12 "генералов" от 41 до 50 лет. 1 "генерал" от 51 до 60 лет и 1 "генерал" в возрасте свыше 60 лет. Средний возраст "генералов" стал несколько моложе - 37-38 лет.

Номенклатурное обновление военной элиты было осуществлено на 22%.

М. Тухачевский, оказавшись самостоятельной политической силой, сохранял лидирующее положение в военной элите. Противоборствующие политические группировки стремились перетянуть М. Тухачевского и военную элиту на свою сторону в обострившейся внутрипартийной борьбе. Смутные сведения об этом просматриваются в воспоминаниях Ф. Раскольникова и некоторых иных свидетелей политической обстановки в Москве на рубеже 1923 и 1924 гг.

…Вспоминая о политической обстановке в Москве в начале 1924 г. Г. Беседовский писал: "Москва переживала критические минуты. В течение двух недель мы все ждали переворота. Троцкий мог, как Пилсудский, буквально, в несколько минут овладеть властью. Письмо Антонова-Овсеенко в Политбюро с предупреждением, что "если тронут Троцкого, то вся Красная Армия встанет на защиту советского Карно", напрягла нервы сталинцев до крайности. С минуты на минуту могла совершиться катастрофа. Но Троцкий смалодушествовал. Сталин тем временем вызвал из Харькова Фрунзе, быстро все переделавшего, заменившего командный состав своими людьми с Украины. Через короткое время опасность переворота была устранена, а струсивший Троцкий безнадежно скомпрометирован" (см. Беседовского). В сущности, о том же, но с весьма примечательными деталями вспоминал Ф. Раскольников со слов К. Радека (см. Alexandrov). Слегка реконструированный диалог был приблизительно следующим:

"СТАЛИН: "…Ты, конечно, помнишь письмо Владимира Александровича Антонова-Овсеенко, угрожавшего нам сопротивлением армии, чтобы протестовать против того, что он назвал "гнусным отозванием советского Карно"?

РАДЕК: "Но ведь эта борьба велась против Зиновьева, а не против тебя".

СТАЛИН: "Нет, все-таки речь шла о том, что следовало бы арестовать все Политбюро, чтобы созвать Чрезвычайный съезд и чтобы на мое место выбрать нового Генерального секретаря, Троцкого, не так ли?".

РАДЕК: "Сколько было слухов".

СТАЛИН: "Ты хочешь, чтобы я освежил тебе память? Согласно некоторым планам, молодой командарм Михаил Тухачевский, без назначения должен был получить полномочия осуществить переворот по согласованию с Троцким".

РАДЕК: "Сколько было слухов. Что ты ворошишь прошлое?".

СТАЛИН: "В 1924 году ты был секретарем подпольной группы Московского округа? На тебя возложил Троцкий решение задачи наладить связь с Тухачевским и его (сторонниками)". В числе "сторонников" М. Тухачевского Ф. Раскольников (со слов К. Радека) назвал А. Корка и В. Путну.

Действительно, 27 декабря 1923 г. В. Антонов-Овсеенко написал в Политбюро ЦК письмо, в котором в скрытой форме была услышана угроза со стороны Красной Армии "призвать к порядку зарвавшихся вождей". В письме звучали слова в защиту Л. Троцкого (см. Антонова-Овсеенко). Несомненно, что направление В. Антоновым-Овсеенко в адрес Политбюро ЦК письма, столь жесткого, решительного и угрожающего вмешательством армии в политическую борьбу, опиралось на уже известную ему позицию "генералитета". Имелась информация о неофициальных совещаниях "генералов" в конце 1923 - начале 1924 гг., на которых звучали, возможно, предложения арестовать все Политбюро (см. Alexandrov).

Известно также, что в связи с этим письмом и так называемым "циркуляром ПУРа № 200" 12 января 1924 г. В. Антонова-Овсеенко вызвали на заседание Оргбюро. Здесь было вынесено решение о смещении его с должности начальника ПУР, хотя специальная комиссия ЦКК, обследуя ПУР, ничего криминального в действиях В. Антонова-Овсеенко не нашла. Последний, не соглашаясь с решением Оргбюро, апеллировал к Пленуму ЦК, открывшемуся 15 января 1924 г. На Пленуме В. Антонов-Овсеенко прямо обвинил И. Сталина в стремлении без всяких на то оснований расправиться с ним, Антоновым-Овсеенко, как с человеком, занявшим независимую, внефракционную позицию. Несмотря на выступление К. Радека, заступившегося за начальника ПУР, решение Оргбюро ЦК постановлением Пленума было оставлено в силе.

К. Ворошилов в своем выступлении на февральско-мартовском Пленуме ЦК 1937 г., вспоминая обстановку 1923-1924 гг., дал некоторую расшифровку словам В. Антонова-Овсеенко. "К 1923-1924 гг., - говорил К. Ворошилов, - троцкисты имели, как вы помните,…за собой почти всю Москву и военную академию целиком, за исключением единиц, которая была за троцкистов. И здешняя школа ЦИК, и отдельные школы - пехотная, артиллерийская и другие части гарнизона Москвы - все были за Троцкого". Я. Гамарник добавил: "И штаб Московского округа, где сидел Муралов, был за Троцкого" (см. Вопросы истории, 1994. № 8. С. 5). Позицию Л. Троцкого поддержали партячейки Главного управления РК Красного Военно-Воздушного флота СССР, Штаба РККА, Главного управления Военных учебных заведений РККА, частей ЧОН. Персонально это были начальники указанных войсковых объединений и управлений, за ними следовали беспартийные военные специалисты соответствующих структур. Но имя М. Тухачевского в связи с этими событиями не упоминалось. Кроме того, ни в показаниях М. Тухачевского от 1 июня 1937 г., ни на самом "генеральском" процессе нет ни одного упоминания о связях М. Тухачевского с Л. Троцким в контексте событий 1923-1924 гг. Будто бы (а это так и было) по чьему-то настоянию "дело Тухачевского" начиналось с конца 1925 г. События же политической борьбы 1923-1924 гг. из него были вообще "изъяты". Если М. Тухачевский как-то был связан с Л. Троцким в это время, а И. Сталин об этом знал, то почему же он не использовал их для подкрепления обвинения маршала в "троцкизме". Похоже, что оснований для этого ни у И. Сталина, ни у следствия не было.

М. Тухачевский, по собственному признанию, принимал участие в обсуждении ситуации вместе с К. Радеком, Г. Пятаковым, В. Антоновым-Овсеенко, однако он вел "свою игру". В пересказе одного из "мемуаристов", в разговоре с М. Тухачевским, относящемся уже к 1937 г., Б. Фельдман вспомнил о переговорах маршала с Г. Пятаковым и К. Радеком в декабре 1923 г. М. Тухачевский так отреагировал на это: "Переговоры! Это громко сказано. Мы обсуждали ситуацию, вот и все. Кроме того, я выражал не свое собственное мнение. Я был полностью прикрыт Антоновым-Овсеенко. В конце-концов, он представлял Центральный Комитет Партии. В конце-концов, он был начальником ПУРа" (см. Alexandrov).

Если следовать тексту "разъяснений" М. Тухачевского, то имело место совещание, в котором принимали участие Г. Пятаков, К. Радек, начальник ПУ РККА В. Антонов-Овсеенко и командующий Западным фронтом М. Тухачевский. Начальник ПУ РККА предложил Г. Пятакову и К. Радеку обсудить с Л. Троцким вопрос об осуществлении "кремлевского переворота" под руководством М. Тухачевского, как один из вариантов выхода из сложившейся политической ситуации. Особая "антизиновьевская направленность" ("Ведь эта борьба была направлена не против тебя, а против Зиновьева", - напоминал К. Радек в разговоре с И. Сталиным) вопросов, обсуждавшихся на этом совещании, вероятно, была обусловлена в определенной мере "казусом Дворжеца". Дело в том, что одной из причин появления упоминавшегося выше письма В. Антонова-Овсеенко от 27 декабря 1923 г. был конфликт возникший между начальником ПУРа и Г. Зиновьевым во время дискуссии в военной Школе ВЦИК 21 декабря 1923 г. Как известно, там с весьма резкой критикой против Г. Зиновьева выступил один из близких сотрудников В. Антонова-Овсеенко, некий Дворжец. Ему жестко, с угрозами оппонировал сам Г. Зиновьев, сравнивший позицию, занятую Дворжецом с политическими взглядами "прапорщика выпуска Керенского", т.е. "контрреволюционера". Сомнительно, чтобы столь смелое выступление против одного из "вождей" партии, сделанное "не по чину" малоизвестным сотрудником начальника ПУ РККА, было случайным импульсивным экспромтом. Скорее всего, это была "боевая провокация", санкционированная В. Антоновым-Овсеенко, уверенного в своих силах, в армейской поддержке. Выше уже говорилось о заседании ВНО Военной Академии РККА 21 декабря 1923 г., на котором делал доклад М. Тухачевский и в котором принимали участие весьма авторитетные военные деятели И. Уборевич, С. Меженинов, А. Свечин, и др. Было ли простым совпадением, что в тот же день В. Антонов-Овсеенко отправил в ЦК заявление по поводу дискуссионного собрания в Школе ВЦИК? Было ли совпадением, что в тот же день без ведома ЦК, В. Антонов-Овсеенко разослал циркуляр о назначении на 1 февраля 1924 г. конференции ячеек РКП (б) военных академий, высших школ ГУВУЗА и Главвоздухфлота? Думается, что нет. Такого рода действия, направленные на подчинение политорганов соответствующим армейским парторганизациям, были им продолжены рассылкой 24 декабря 1923 г. циркуляра № 200. Наконец, "письмо от 27 декабря 1923 г.". Предпринимая указанные действия, В. Антонов-Овсеенко был, очевидно, уверен в поддержке собственных политических позиций со стороны армии.

Пребывание в Москве М. Тухачевского, И. Уборевича и других видных "генералов" в связи с заседанием ВНО было удобно и для переговоров В. Антонова-Овсеенко с М. Тухачевским, и для зондирования позиции И. Уборевича и других "генералов, одним из них мог быть командующий ОКА А. Егоров. Видимо, неспроста, в белом зарубежье в 1923 г. муссировали слухи о "заговоре в Кавказской армии", возглавленном А. Егоровым и его начальником штаба С. Пугачевым. Неспроста, Ф. Дзержинский глава ОГПУ докладывал о нем на заседании Политбюро 24 января 1924 г. (см. Повестки дня заседаний. Т. 1. С. 266).

24 декабря 1923 г. Ф. Дзержинский выступил с сообщением о выступлении Дворжеца на заседании Политбюро ЦК. Было решено передать "дело Дворжеца" в ЦКК. Адъютант сообщил об этом и грозящем Дворжецу аресте В. Антонову-Овсеенко, поскольку "дело" оказалось в руках ОГПУ (см. Ракитина). В ответ на это В. Антонов-Овсеенко направил указанное выше письма от 27 декабря 1923 г. в адрес ЦК РКП (б) с угрозой обратиться за поддержкой к "крестьянским массам, одетым в красноармейские шинели и призвать к порядку зарвавшихся вождей". И хотя в своем письме В. Антонов-Овсеенко неоднократно и открыто защищает Л. Троцкого, все-таки, сущность его позиции заключалось в следующем: "Существо разногласий внутри ЦК совершенно не ясно ни для партийных, ни для внепартийных масс, взвесить серьезность этих разногласий и свободно их разрешить партия не в состоянии". Кто же в состоянии? - "Красноармейские шинели", армия. Вот существо политической позиции В. Антонова-Овсеенко. Он заявляет, что "выражает возмущение тех, кто всей своей жизнью доказал свою преданность интересам партии в целом, интересам коммунистической революции". Иными словами, речь шла об интересах самостоятельной политической силы, заявившей о себе в этой политической борьбе - интересах Армии, а не отдельных "партийных вождей". Это можно было понимать не иначе, как угрозу "военного переворота". Если это так (а скорее всего, это так и было), то совещание В. Антонова-Овсеенко, М. Тухачевского, Г. Пятакова и К. Радека состоялось 25 или 26 декабря 1923 г., после обсуждения "дела Дворжеца" на заседании политбюро ЦК 24 декабря и передачи его рассмотрения в ЦКК. Решение Политбюро по Дворжецу и репрессии в его отношении "с подачи" ОГПУ (он был осужден на 5 лет ссылки) означали нанесение удара по самому В. Антонову-Овсеенко. Это обстоятельство и стало поводом для серьезной обеспокоенности начальника ПУ РККА, побудившей его "искать защиты" у М. Тухачевского и его "больших батальонов", и в авторитете и значимости самого имени М. Тухачевского для советской военной элиты и всей Красной Армии.

М. Тухачевский сумел сделать так, что его самое "близкое окружение", самые доверенные лица - секретарь Н. Смиренский, А. Виноградов и др. - оказались вместе с ним в Москве.

10 января в "Красной Звезде" появилась статья В. Антонова-Овсеенко с весьма вызывающим заголовком: "На прежних позициях", определенных еще в письме от 27 декабря 1923 г. Однако уже 12 января В. Антонова-Овсеенко вызвали на заседание Оргбюро ЦК. Его обвинили во фракционной деятельности, которая выражалась, якобы, в попытках без ведома ЦК созвать конференцию партячеек военных учебных заведений и в рассылке циркуляра № 200 без согласования с ЦК. Обвинений в "заговоре" не звучало, хотя было начато следствие в ПУРе. Таким образом, уже 12 января высшее партийное руководство во главе с И. Сталиным считало свою политическую позицию достаточно сильной, чтобы начать процедуру отстранения В. Антонова-Овсеенко от должности, и 12 января 1924 г. В. Антонов-Овсеенко уже проиграл "бой".

Г. Беседовский (см.) в связи с указанными обстоятельствами писал, что "Троцкий мог, как Пилсудский, буквально в несколько минут овладеть властью... Но Троцкий смалодушествовал". Косвенным образом на скрытую, но заглавную роль Л. Троцкого указывал и Ф. Раскольников. Во всяком случае, вся имеющаяся весьма скудная по этому вопросу информация позволяет лишь предположительно реконструировать возможную модель "переворота".

Опираясь на поддержку военных учебных заведений, расположенных в Москве, в том числе и на Школу ВЦИК, находившуюся в Кремле; на преданность командующего Московским военным округом Н. Муралова и подчиненных ему войск; на Части особого назначения (ЧОН), наконец, на выступавший в его поддержку кремлевский гарнизон; действуя через Г. Пятакова и К. Радека на В. Антонова-Овсеенко; Л. Троцкий мог отдать приказ об аресте Политбюро ЦК, т.е. довершить "дворцовый переворот", рассчитывая на М. Тухачевского, имевшего за собой войска Западного фронта. Но, судя по всему, М. Тухачевский отказался поддержать Л. Троцкого и взять на себя роль его "шпаги", реализуя замысел. Но "заговор группы Тухачевского", судя по информации генерала А. фон Лампе, мотивировался "антисемитскими" и персонально "антитроцкистскими" настроениями. Эти настроения, несомненно, усугублялись действиями Л. Троцкого в сентябре-ноябре 1923 г., направленными против М. Тухачевского. Иными словами, М. Тухачевский готовил "антитроцкистский переворот", а ему предлагали возглавить "переворот протроцкистский". М. Тухачевский в это время считался одной из решающих "антитроцкистских" сил. "Я всегда во всех случаях выступал против Троцкого, когда бывала дискуссия…, - заявлял он на судебном процессе 11 июня 1937 г. - Что касается моего выступления против Троцкого в 1923 г., то мною лично был написан доклад по этому поводу и послан в ЦК" (см. Военные архивы России. Выпуск № 1, с. 61). Этот факт подтвердил Г. Орджоникидзе на пленуме ЦК РКП (б) 31 января - 3 февраля 1924 г. "Тухачевский никогда не был троцкистом", - свидетельствовал, в свою очередь, сам Л. Троцкий (см.). Включение в следственные материалы 1937 г. обстоятельств внутриполитической борьбы 1923-1924 гг. и роли в них М. Тухачевского могло полностью разрушить схему следствия и сценарий "генеральского процесса". Таким образом, нет оснований рассуждать о "протроцкистских" настроениях или действиях М. Тухачевского в 1923-1924 гг. В распоряжении И. Сталина такой информации не было. Планы использования М. Тухачевского в качестве орудия переворота, очевидно, могли иметь место в разговорах или на совещаниях сторонников Л. Троцкого.

В качестве одной, если не главной причины "политической пассивности" обычно энергичного Председателя РВСР, его "малодушия" называют болезнь. Действительно, в это время Л. Троцкий очень тяжело болел, и болезнь могла бы служить вполне "извиняющим" и объясняющим комментарием к его поведению (он серьезно простудился на охоте еще в октябре 1923 г.). В течение ноября Л. Троцкий порой еще находил возможность принимать участие в заседаниях Политбюро, после которых с высокой температурой оказывался на несколько дней прикованным к постели. Однако обострение болезни приводит к тому, что на Политбюро 14 декабря 1923 г. было принято решение предоставить Л. Троцкому отпуск для лечения с выездом в санаторий в Сухуми (см. Повестки дня заседаний…), куда он отправился 16 или 17 января. Болезнь, являясь, несомненно, важнейшей, если не главной, причиной "странного" политического поведения Л. Троцкого, оказывалась в то же время "внешним прикрытием", извиняющим его нерешительность.

Имеются и иные мотивировки его "малодушия", скорее всего, "апокрифического" происхождения. Рассказывали, что в 1923 г. к Л. Троцкому пришел командующий Московским военным округом Н. Муралов и предложил свои услуги: "Владимир Ильич указывает, что Сталин набирает необъятную власть. Я - военный человек. Мне нужен приказ. Прикажите, и я наведу порядок в партии". На это Л. Троцкий якобы ответил: "Красная Армия состоит из крестьян. Нельзя крестьянскими руками исправлять ошибки пролетарской революции" (см. Лиходеева). Ответ, идеологически и стилистически характерный для Л. Троцкого и достаточно эффектный для демонстрации облика настоящего "большевика-революционера", к тому же любившего "фразу", он был оратором и знал толк в риторике.

Одной из причин, заставившей Троцкого отказаться от плана "кремлевского переворота" под руководством М. Тухачевского, это "антитроцкистская", "националистическая" ориентация и политическая позиция так называемой "группы-организации Тухачевского". Л. Троцкий, видимо знал и о письме М. Тухачевского в ЦК с критикой в его адрес. Кроме того, по своим личным качествам, будучи весьма осторожным человеком, М. Тухачевский прозондировал настроения других командующих и отказался поддержать Л. Троцкого.

Таким образом, одной из главных причин "падения" Л. Троцкого и его отказа от борьбы, от использования в ней такого мощного орудия, находившегося в его распоряжении как Красная Армия была, думается, позиция, занятая военной элитой, командующими главными военными округами и, прежде всего командующим Западным фронтом М. Тухачевским. Напомню, что еще в марте 1923 г. полковник П. Дилакторский говорил о широко распространенных ложных представлениях, касавшихся высокого авторитета и сильного влияния Л. Троцкого в Красной Армии и, наоборот, - "моде" на М. Тухачевского. В сочетании со сведениями об "антисемитских" и "антитроцкистских" настроениях "группы Тухачевского", возглавлявшего широкомасштабный "заговор в Красной Армии"; о причастности к "заговору" командующих Петроградского военного округа, Отдельной Кавказской армии В. Гиттиса, А. Егорова; о позиции И. Уборевича, и общеизвестной неприязни между Л. Троцким и командующим Украинским военным округом М. Фрунзе, можно сделать вывод о действительно имевшем место "заговоре генералов". Позиция, занятая упомянутыми выше "революционными генералами", фактически лишила Л. Троцкого возможности использовать Красную Армию в качестве орудия политической борьбы. По сути дела М. Тухачевскому удалось успешно реализовать политические цели своей "группы" и "заговора в Красной Армии" - свергнуть Л. Троцкого. Сам же "вождь Красной Армии", сумев оценить проигрышность своей позиции, предпочел воспользоваться болезнью и "уйти с поля боя".

…Вечером 21 января 1924 г. умирает В.И. Ленин. 23 января тело его перевозят в Москву и устанавливают в колонном Зале Дома Союзов для прощания. На 26 января были назначены похороны Ленина в Мавзолее. Неожиданный отъезд М. Тухачевского в Смоленск 24 января 1924 г., в военном отношении ничем не мотивированный, делал его отказ от участия в похоронах в политическом отношении грубо-некорректным, а в этическом - оскорбительным. Для такого поведения, конечно же, нужны были слишком веские основания. Можно предположить, что отъезд М. Тухачевского в Смоленск был обусловлен не страхом его перед "репрессиями" за "конспирации" с В. Антоновым-Овсеенко, а результатом политической "сделки" между ним и новым руководством страной. Напомню: М. Тухачевский по своей природе "оборотень" и "ландскнехт". В Смоленск он отправился для того, чтобы стабилизировать "батальонами" Западного фронта весьма зыбкую и неустойчивую ситуацию, вызванную смертью Ленина и поддержкой оказанной Л. Троцкому московским гарнизоном, и тем самым обеспечить политическую устойчивость новой власти. Косвенным образом на это указывает рассмотрение на заседании Политбюро ЦК 24 января 1924 г. вопроса о возвращении И. Уборевича с Западного фронта на Дальний Восток (см. Повестки для заседаний…). Это означало официальное подтверждение "новой властью" (И. Сталиным, Г. Зиновьевым и др.) "легитимности" М. Тухачевского в качестве командующего Западным фронтом. Вот почему, рассматривая очередное заявление по М. Тухачевскому в ЦКК 29 января 1924 г. по поводу невыплаты им налогов за "имение", секретарь ЦКК вынес резолюцию: "Установить факт не удалось, так как не выгодно поднимать шум" (см. Парнова). Возможно, договоренность с М. Тухачевским была достигнута сразу же после смерти В. Ленина. Этот факт мог сыграть свою роль в назначении 23 января 1924 г. нового начальника ПУ РККА А. Бубнова.

Возвращение И. Уборевича на должность командующего 5-й отдельной армией также было обусловлено его письмом в адрес Г. Орджоникидзе с критикой "троцкистского" центрального военного аппарата. Окончательное решение о возвращение И. Уборевича было принято Оргбюро ЦК 31 января и утверждено на заседании Политбюро ЦК 2 февраля 1924 г. Тогда же был решен вопрос и о назначении А. Седякина командующим Приволжским военным округом (введением его в состав военной элиты) после смещения С. Мрачковского, одного из самых ярых сторонников Троцкого (еще 14 января 1924 г.) (см. Повестки дня заседаний…)

Вероятно, сходную политическую технологию применили "новые вожди" и "перетягивая" на свою сторону командующего ОКА А. Егорова. На том же заседании Политбюро ЦК 24 января 1924 г. Ф. Дзержинский делал сообщение по А. Егорову. Сам факт, что докладчиком выступал председатель ОГПУ, говорит за себя: на командующего ОКА был "компромат" (слухи о "заговоре в Кавказской армии"). Вопрос был оставлен открытым до заседания Политбюро ЦК 4 февраля 1924 г. Видимо, считали необходимым проверить "лояльность" командарма на предстоящем Пленуме ЦК по военным вопросам, где планировалось принятие решений по "чистке" центрального военного аппарата от "троцкистов". Судя по его последующей военной карьере, А. Егорову за поддержку "нового руководства" пообещали должность командующего Украинским военным округом, которая должна была освободиться с переводом М. Фрунзе в центральное руководство.

В контексте указанных договоренностей с "вождями" армии в январе 1924 г. 14 "красных генералов", в числе которых достаточно известные в войсках и популярные, - С. Вострецов, Г. Гай, И. Грязнов, П. Дыбенко, Н. Каширин, Я. Лацис, К. Нейман, Я. Фабрициус, И. Федько, И. Якир, С. Урицкий - направили в ЦК РКП (б) докладную записку: "Об итогах строительства Красной Армии к 6-й годовщине ее существования" (см. РГВА. Ф. 9. Оп. 7. Д. 94. Л. 70-82). Они требовали немедленно упразднить в Красной Армии институт военных комиссаров и ввести единоначалие. Свое требование они мотивировали тем, что в Красной Армии уже достаточно подготовленных командиров-коммунистов, надзор за политической лояльностью которых не нужен, излишен и вреден. "Генералы", таким образом, добивались "политической автономии". Они стремились превратиться из послушного и "подозреваемого" "объекта" в "субъект" политической системы. Среди перечисленных генералов представители высшего комсостава Западного фронта. Это была весьма эффективная форма поддержки своего командующего. Таким образом, по существу, на Западном фронте солидарно выступили с требованиями к политическому руководству (в обмен на лояльность и поддержку) командующий Западным фронтом М. Тухачевский, командиры 4, 5, 16 стрелковых корпусов А. Павлов, П. Дыбенко, И. Блажевич и наиболее авторитетные командиры дивизий фронта - Г. Гай, Я. Лацис, К. Нейман, Я. Фабрициус.

Обеспечив себе поддержку наиболее авторитетных "вождей" Красной Армии, "новое руководство" сумело провести Пленум ЦК 31 января - 3 февраля 1924 г., посвященный отчету комиссии ЦК и ЦКК по обследованию армии и ее реформе и добиться своей главной цели - вырвать руководство армией из рук Л. Троцкого. Председатель комиссии С. Гусев в своем отчете, говоря о тяжелом положении армии, объяснял его "крайне неудовлетворительным состоянием общего руководства вооруженными силами страны". Он прямо заявлял, что "Реввоенсовета СССР как руководящего коллективного органа фактически не существует…Троцкий ничего не делает в Реввоенсовете. Руководство вооруженными силами фактически целиком находится в руках заместителя Председателя РВС Э.М. Склянского и начальника Штаба РККА П.П. Лебедева, которые не обеспечили квалифицированного руководства Вооруженными Силами страны". Подкрепляя свое мнение, С. Гусев процитировал письмо, направленное в комиссию И. Уборевичем с резкой критикой центрального руководства Красной Армии. "От этого руководства, - писал И. Уборевич, - веет мертвящим духом старых царских спецов... Дух старой канцелярщины (сухомлиновщины) витает над приказами РВСР… нет системы, а нажим авторитетов (или просто рвачество)". Г. Орджоникидзе в своем выступлении, заявил, что "Уборевич не одинок в оценке руководства центрального военного управления... В том же духе написано письмо тов. Тухачевского на имя секретаря ЦК, в том же духе говорил со мною тов. Егоров. А эти тт. нашу армию и ее нужды безусловно знают" (см. Берхина).

Уже в ходе работы Пленума из состава РВС СССР были выведены начальник штаба РККА П. Лебедев, военный комиссар Штаба РККА С. Данилов и ряд других лиц. Спустя три дня, 5 февраля 1924 г., из состава РВС СССР был выведен В. Антонов-Овсеенко. Решался вопрос о новом руководстве Вооруженными силами.

3 марта Политбюро ЦК приняло решение о назначении на должность заместителя Председателя РВС СССР и наркома по военным и морским делам М. Фрунзе. Думается, что расхожее мнение, выраженное Г. Беседовским, о М. Фрунзе как ставленнике И. Сталина, несколько упрощенно толкует тогдашнюю военно-политическую ситуацию. Насколько известно, М. Фрунзе не являлся "сталинистом". В политических симпатиях он был достаточно свободен, а в 1923-1924 гг. скорее тяготел к Г. Зиновьеву, чем к И. Сталину. Более того, летом 1923 г. М. Фрунзе склонялся, как и ряд других высших политических деятелей, к мнению о целесообразности смещения И. Сталина с поста Генерального секретаря ЦК (см. Известия ЦК КПСС, 1991, № 4, с. 198). Известно также, что у И. Сталина были свои кандидатуры на должность руководителя военного ведомства - К. Ворошилов, Г. Орджоникидзе, правда, соперничать с М. Фрунзе им было трудно. Г. Зиновьев также имел более приемлемую для него кандидатуру - М. Лашевича. Впрочем, намереваясь "сдвинуть" И. Сталина с явно ключевого поста в политической системе, с поста Генерального секретаря ЦК, Г. Зиновьев рассчитывал назначить его руководителем военного ведомства. Не следует преувеличивать прочность и силу собственных военно-политических позиций М. Фрунзе. Ранее уже отмечалось, что высшее командование Украинского военного округа подверглось самой большой "чистке" во второй половине 1923 г. "Вычищены" были и генштабисты, прямо или опосредовано близкие к М. Фрунзе. Это косвенно политически компрометировало и самого командующего. И. Сталин намерен был передать М. Фрунзе должность начальника ПУ РККА (однажды, в 1921 г., была уже предпринята безуспешная попытка в этом направлении), однако М. Фрунзе отказался, опираясь на поддержку М. Тухачевского. Утверждение Г. Беседовского, что М. Фрунзе привез с Украины "своих людей" и совершил переворот, нуждается, по меньшей мере, в пространных комментариях и оговорках. Для М. Тухачевского, командующего самым сильным и влиятельным Западным фронтом, Главкома С. Каменева и командующего Петроградского военного округа В. Гиттиса М. Фрунзе являлся более приемлемой кандидатурой, чем М. Лашевич. Именно эти "генералы" должны были оказаться заинтересованными в "победе" М. Фрунзе, который, в конце концов, как отмечалось выше, вполне устраивал и Г. Зиновьева. В сложившейся ситуации М. Фрунзе оказался для И. Сталина наименее нежелательной фигурой, вполне подходящей для политического компромисса с "товарищами" по руководству и "красными маршалами". Все-таки М. Фрунзе был ангажирован в партийные структуры, вполне управляемый партией и имел безупречную партийную репутацию. Итак, 3 марта 1924 г. Политбюро ЦК утвердило М. Фрунзе заместителем Председателя РВС СССР и наркома, а 11 марта 1924 г. официально им назначен.

В силу этого все воспоминания и отзывы людей, знавших М. Фрунзе, жестко редактировались и подвергались цензуре, в подавляющем большинстве своем они появились вскоре после смерти М. Фрунзе и, как правило, несли на себе отпечаток официального некролога. Поэтому, ныне воссоздать адекватное представление об этой личности крайне сложно. Объективная информация для таких оценок крайне скудна. Часто приходится обращаться к фрагментам воспоминаний, к беглым, мимолетным штрихам, косвенным данным. Отсюда особую ценность представляют те воспоминания, которые, по разным причинам, оказались свободны от вышеозначенных недостатков, хотя и они были несвободны от субъективизма.

Он еще не был популярен в Красной Армии как М. Тухачевский, С. Буденный или С. Каменев, однако лица, служившие с ним, весьма высоко оценивали его природные дарования и боевые заслуги.

Л. Троцкий, не без ревности и достаточно скупо характеризуя своего преемника на посту Председателя РВС СССР и наркома по военным и морским делам, считал что "Фрунзе был серьезной фигурой". В своих мемуарно-публицистических работах Л. Троцкий неоднократно возвращался к фигуре М. Фрунзе. "Моим преемником, - писал он свыше десятилетия спустя, - стал Фрунзе, старый революционер, проведший годы на каторге. Он не был политически крупной фигурой, но обнаружил в гражданской войне несомненные качества полководца и твердый характер" (см. Троцкого).

М. Тухачевский достаточно рано и весьма высоко оценил М. Фрунзе. "Командюжгруппы Востфронта тов. Фрунзе необычайно талантливый человек", - писал он в своем докладе летом 1919 г. Тем не менее, отношения между М. Тухачевским и М. Фрунзе не были столь просты и однозначны. Далеко не всегда мнения этих военачальников совпадали.

В партийных, "околосталинских" кругах отношение к М. Фрунзе внешне было благодушно-снисходительное. По свидетельству секретаря Сталина Б. Бажанова, И. Сталин "с Фрунзе… держал себя очень дружелюбно, никогда не критиковал его предложений" "Между тем, - вспоминал Б. Бажанов, - Сталин вел себя по отношению к Фрунзе скорее загадочно. Я был свидетелем недовольства, которое он выражал в откровенных разговорах внутри тройки по поводу его назначения…". И. Сталин считал М. Фрунзе "зиновьевским ставленником" (см. Бажанова). Последнее из суждений Б. Бажанова подтверждается вполне достоверным свидетельством. В своем письме к Л. Каменеву 30 июля 1923 г. Г. Зиновьев возмущался стремлением И. Сталина к "единодержавию". "…Прикрывать все эти свинства, - заявлял Г. Зиновьев своему конфиденту, - я, по крайней мере, не намерен. Во всех платформах говорят о "тройке", считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав…". (имеет в виду известное "письмо к съезду" Ленина о смещении И. Сталина с должности Генерального секретаря ЦК) "Но что меня удивило, - продолжал свои признания - размышления Г. Зиновьев, - так это то, что Ворошилов, Фрунзе и Серго думают почти так же" (см. Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 198). Таким образом, судя по суждениям Г. Зиновьева, позиция М. Фрунзе в отношении И. Сталина, его "единодержавия и диктатуры", отставки с поста Генерального секретаря ЦК была сходной с "зиновьевской". Это и давало основания И. Сталину считать М. Фрунзе "зиновьевским ставленником", хотя на деле все было не столь однозначно.

Впрочем, до 1924 г. по своему влиянию и авторитету М. Фрунзе уступал и Л. Троцкому, и М. Тухачевскому. Это было хорошо заметно в период дискуссии о "военной доктрине Красной Армии в 1921-1922 гг. по тексту полемических статей и публикаций. "Склоняя" М. Фрунзе, военные публицисты критиковали его взгляды, однако от критики М. Тухачевского не только воздерживались (за исключением Л. Троцкого и его ближайшего единомышленника Д. Петровского), но, в определенном смысле, опирались на него, как на один из признанных высших "авторитетов" Красной Армии (см. Троцкого). Это лишний раз указывает на социо-ментальную ситуацию в военных кругах в первой половине 20-х годов, заметно отличающуюся от той, которая начала складываться после 1924 г., возвышая авторитет М. Фрунзе с одновременным и заметным снижением авторитета не только Л. Троцкого, но и М. Тухачевского.

М. Фрунзе получил признание за разгром Русской армии П. Врангеля. Однако и в данном случае, для специалистов в этом деле не было проявления выдающегося примера военного искусства. Операция по окружению и ликвидации Русской армии в Северной Таврии в октябре 1920 г., несмотря на совместное ее проведение С. Каменевым и М. Фрунзе, несмотря на участие в ней лучших командармов Красной Армии (А. Корка, В. Лазаревича, С. Буденного, Ф. Миронова), окончилась неудачей. Врангелевские войска, хотя и с большими потерями, но сумели уйти в Крым. Крымская же операция, при шестикратном превосходстве в вооруженных силах М. Фрунзе над П. Врангелем, когда Главком Русской армии фактически уже принял решение об эвакуации своих войск, никак не может рассматриваться как выдающееся явление военного искусства. Вот почему М. Фрунзе, несмотря на победоносное завершение борьбы с Врангелем, в сознании военной общественности Красной Армии в 1921 г. не занял особого места. Его известность и слава наступили позднее, с назначением на должность заместителя Председателя РВС СССР и Наркома в апреле 1924 г. Они, таким образом, имеют номенклатурное происхождение.

…М. Фрунзе, назначенный заместителем Председателя РВС СССР и наркома по военным и морским делам 11 марта 1924 г., приступил к исполнению этих обязанностей только 14 марта, сохраняя за собой вплоть до 20 марта и командование Украинским военным округом, и Вооруженными силами Украины и Крыма. Лишь 20 марта он передал во временное командование Украинский военный округ своему 1-му помощнику по округу Р. Эйдеману. Это значит, что принимать официальные решения и подписывать приказы о кадровых перемещениях М. Фрунзе более или менее спокойно решился лишь после 20 марта, а в промежутке между 11 и 20 марта новое руководство РККА чувствовало себя еще крайне неустойчиво.

…Как бы в ответ на готовящийся "переворот" 9 марта М. Тухачевский выехал в Смоленск, а оттуда, 10 марта - в Минск, вновь к своему другу Г. Гаю и в его 7-ю кавалерийскую дивизию (см. РГВА, ф. 104, оп. 3). С 13 по 16 марта 1924 г. в Минске проходил 6-й Чрезвычайный Съезд Советов Белоруссии. На нем решался вопрос о передаче союзной республики Белоруссии некоторых районов Смоленской губернии в связи с вхождением Белоруссии в состав СССР. Это обстоятельство могло служить удобным мотивом выезда командующего фронтом в Минск. М. Тухачевский принимал участие в работе съезда, тем более что там присутствовал М.Калинин. На вечернем заседании выступил М. Тухачевский, принятый, судя по их реакции, отраженной в стенограмме, весьма "прохладно" (на 7-м съезде в мае 1925 г., М. Тухачевскому была устроена овация).

16 марта А.фон Лампе записал в дневнике весьма важную и тревожную для него новость: "Сразу поразило меня сообщение В.В. Колоссовского, что в Совдепии раскрыта организация Тухачевского, что он сам и многие из участников заговора, арестованы и все пропало! Это меня очень угнетает, так как на них я возлагал большие надежды…". 8 апреля он получил подтверждение этому удручающему для него известию. "Абеле (Барон Абеле, венгерский военный агент в Берлине). Звонил мне, - записал генерал в своем дневнике, - … Тухачевский и Буденный вызваны в Москву и отправлены в Реввоенсовет, то есть кончены. Бывший генерал Лебедев сменен на посту всероссийского начальника штаба бывшим студентом Фрунзе, который сейчас вынес свою кандидатуру на советского Наполеона!…". В "справке", составленной им по этому поводу, на следующий день отправленной в Париж генерал подвел итог событиям, связанным с "организацией и заговором Тухачевского". "По заслуживающим доверия сведениям, - сообщал А. фон Лампе в Париж, - Тухачевского правительству, наконец, удалось заполучить в Москву, где он смещен со своей должности командующего Западным фронтом в Смоленске и назначен на более наблюдаемое властью место в Реввоенсовете. Туда же смещен и Буденный". Учитывая время прохождения информации из СССР в Берлин, "арест Тухачевского" должен был произойти 14-15-го марта 1924 г. (см. ГАРФ. Ф. 5853. Оп. 1. Д. 14, 15).

Косвенными подтверждениями указанных событий можно считать кадровые перестановки в руководстве полпредства ОГПУ по Западному краю. 14 марта 1924 г. на должность помощника начальника Особого отдела Западного фронта (помощника полномочного представителя ОГПУ по Западному краю) и одновременно (по совместительству) на должность заместителя начальника Смоленского губернского отдела ГПУ и начальника Секретно-оперативной части назначается Я. Зирнис. Такая концентрация власти по линии военной контрразведки не могла быть случайной. На должность полномочного представителя ОГПУ по Западному краю и председателем ГПУ БССР 7 апреля 1924 г. официально был назначен Ф. Медведь, фактически получивший таковые полномочия с декабря 1923 г. (Приказом ГПУ № 77 от 17 мая 1922 г. самостоятельные Особые отделы военных округов ликвидировались, предписывалось слить их с аппаратами соответствующих Полномочных представителей ГПУ. Полпред ГПУ или начальник губернского отдела ГПУ, как правило, являлся по совместительству и начальником Особого отдела военного округа, штаб которого дислоцировался в том же населенном пункте. - Справочник. Кто руководил НКВД. 1934-1941. М., 1999. С. 43).

И Я. Зирнис и Ф. Медведь были работниками Особого отдела Западного фронта еще с 1919 г. Я. Зирнис, в частности, в 1920-1922 гг. находился в руководстве или руководящем звене особых отделов 15-й, 16-й армий и 27-й стрелковой дивизии. До 14 марта 1922 г. Я. Зирнис являлся заместителем начальника Витебского губернского отдела ГПУ и начальником Секретно-оперативной части. Новое назначение с "повышением" по должности Я. Зирниса было мерой "чрезвычайной" в соответствие с "чрезвычайностью" ситуации. Таким образом, Я. Зирнис контролировал действия ГПУ, как по всему Западному фронту, так и непосредственно в Смоленске, где находился штаб фронта. Это соответствовало поставленной "чрезвычайной" задаче: арестовать командующего Западным фронтом М. Тухачевского, его ближайших сотрудников и единомышленников, не допустив "волнений" в войсках.

Есть еще одно косвенное свидетельство. Согласно штабным документам Западного фронта, М. Тухачевский отправлялся в Минск на срок с 10 до 17 марта, т.е. до конца работы съезда. Однако возвращение М. Тухачевского в Смоленск 17 марта, как это значилось в командировочных предписаниях, в штабных документах не нашло отражения. Его появление в Смоленске вновь отмечено лишь 27 марта, в связи с отъездом в Москву (см. РГВА. Ф. 104. Оп. 3. Д. 174. Л. 27). Не исключено, что вплоть до 27 (или даже до 31) марта М. Тухачевский вместе со своими "адъютантами" находился под арестом. Вывезенный 25-26 марта из Минска в Смоленск, он был отправлен в Москву 27-31 марта. Официально с должности командующего фронтом М. Тухачевский был смещен 26 марта 1924 г. (см. Директивы командования фронтов Красной Армии. Т. 4. С. 530).

Следует иметь в виду еще одно обстоятельство. Приказ о назначении М. Тухачевского на новую должность помощника начальника Штаба РККА был подписан 1 апреля 1924 г., т.е. спустя почти неделю после его официального смещения с должности командующего фронтом. Оно не было обусловлено переводом на другую должность, но являлось именно отстранением без назначения, т.е. чрезвычайной мерой. Лишь, спустя две недели, 8 апреля 1924 г., наконец, официально был назначен новый командующий уже не фронтом, а Западным военным округом А. Корк. Фронтовое командование было упразднено. Это была отставка, а не перевод М. Тухачевского на новую должность.

Еще одним признаком "опалы" и "наказания" М. Тухачевского может служить полученная им 1 апреля 1924 г. новая должность "помощника начальника Штаба РККА". В соответствии со старой структурой руководства Штаба РККА у его начальника было два помощника: 1-й по оперативному планированию, 2-й по организационно-административным вопросам. Этим вторым и назначили М. Тухачевского. Все это означало, что, во-первых, М. Тухачевский получал должность, по существу, вдвое ниже той, которую занимал. Во-вторых, ему были поручены функции, ему совершенно не свойственные - административно-штабные. В-третьих, он был полностью оторван от войск, от привычной ему командной работы. Таким образом, это назначение являлось одной из форм "почетной отставки". На такой поворот своей служебной карьеры М. Тухачевский вряд ли мог согласиться по доброй воле. Совершить его власти могли только используя арест и предъявление М. Тухачевскому каких-то политически-компрометирующих его "доказательств". Последние должны были парализовать его волю к сопротивлению и сделать "покорным".

На протяжении всего 1923 г., если судить по протоколам и иным документам партбюро штаба фронта, нет ни единого, где хотя бы косвенным образом, как-то компрометировалась фамилия М. Тухачевского. Никто в партбюро не осмеливался открыто поставить на обсуждение "персональное дело М. Тухачевского". Как выше отмечалось в докладной ответственного сотрудника ГПУ по Западному краю, М. Тухачевский был слишком "крупной фигурой". Такое становилось возможным только в том случае, если на это свыше в той или иной форме, давались санкции, а командующий утратил свою былую власть. Примечателен в связи с этим штрих в воспоминаниях И. Телятникова: "На заседании партбюро, когда обсуждалась эта характеристика, Михаил Николаевич держался с завидной выдержкой и достоинством. Но у меня создалось впечатление, что защищать себя он не умеет" (см. Телятникова).

Итак, М. Тухачевский молчал и не сопротивлялся, возможно, ввиду обнаруженных властью фактов его поведения, компрометирующих его "политическую безупречность". Угроза предания их огласке, исходившая от власти, видимо, и отдавала его полностью в распоряжение этого не очень-то авторитетного для него суда. Характеристику М. Тухачевского можно было "бесстрашно" обсуждать и утверждать, причем утверждать отрицательную характеристику, не рекомендующую М. Тухачевского для занятия руководящей должности в РККА. В характеристике говорилось о "неправильном отношении" М. Тухачевского " к коммунистам, подчиненным и даже об аморальном поведении". Иными словами, согласно решению партбюро (партячейки) штаба Западного фронта, М. Тухачевский не соответствовал уставным требованиям, предъявляемым к члену РКП (б), и считался, таким образом, "политически-непригодным" для руководящей должности в РККА. По тем временам это было весьма серьезным и опасным мнением о человеке, претендовавшем на руководящую должность в армии. Судя по всему, участь М. Тухачевского, как командующего фронтом, была решена за несколько дней до 26 марта. На это указывают и новые назначения командиров соединений, входивших в состав Западного фронта. Из рядов Красной Армии был уволен и бывший начальник штаба Украинского военного округа, а затем помощник командующего 5-й отдельной армии А. Андерс.

Таким образом, 14-15 марта 1924 г. по распоряжению из Москвы силами ОГПУ под руководством Я. Зирниса и Ф. Медведя на Западном фронте произошел "переворот": со своей должности был "свергнут" командующий Западным фронтом М. Тухачевский. Его "самостийность" была ликвидирована. "Заговор" в Красной Армии был парализован и "военный переворот" предотвращен. Однако вряд ли содержание и смысл всех этих "криминально-политических" понятий мог быть тогда детально расшифрован и документально подтвержден в ОГПУ. Это пока были, в основном, настораживающие подозрения, слухи, обрывочные сведения - объект для грядущего агентурного наблюдения и расследования.

…23 марта 1924 г. Штаб РККА был разделен на три части: Штаб РККА с функциями разработки оперативных и мобилизационных планов; Управление РККА с функциями руководства всей текущей жизнью армии; Инспекторат РККА с функциями боевой подготовки РККА. В качестве самостоятельных Управлений, подчиненных непосредственно наркому и РВС СССР, из структуры Штаба РККА выводились большая часть управлений, ранее подчиненных начальнику Штаба РККА. Должность Главкома ликвидировалась. Западный фронт реорганизовывался в Западный военный округ. В целом была проведена децентрализация управления Красной Армией. Штаб РККА из высшего центрального аппарата, фактически руководившего всей армией, превращался в одно из управлений с весьма узкими, хотя и важными функциями. Упразднение должности Главкома и структуры Западного фронта означали отказ от политики и "доктрины революционной войны", и переход на новый военно-политический курс на "мирное сосуществование" с соседними государствами. Красная Армия из доминирующего фактора внешней и внутренней политики СССР превращалась во второстепенный. Кардинально была изменена структурная основа военной власти.

Результаты политической борьбы 1923-1924 гг. были знаменательны и в том смысле, что до 1924 г. структура власти в СССР окончательно не сложилась. Она находилась в процессе становления и стабилизации, и держалась не на институтах власти, а личностях лидеров, "вождей". Если это был В. Ленин, то ведущей структурой революционной власти оказывался Совнарком, если - Л. Троцкий, то соответственно - Реввоенсовет Республики. Роль того или иного "вождя" определялась до 1924 г. господствующим политическим курсом "мировой революции" и "революционной войны". Пока стихия революции обеспечивала более или менее широкую социальную базу большевистской партии, лидирующая роль В. Ленина и Л. Троцкого была вне конкуренции. Однако повышение удельного веса Красной Армии усиливало соблазн "раздуть мировой пожар", осуществить "революцию извне". Обстановка усугублялась опасным для большевиков сужением социальной базы к 1921 г., когда решающей и "спасающей" их силой оказалась Красная Армия. Массовые восстания крестьян, одетых в серые шинели и матросов - "красы и гордости революции" - не оставляли сомнения в том, что волна "народной революции", вознесшая к власти большевиков, столкнулась с их порывом к "революции мировой" и грозила погасить ее "пламя" вместе с "пламенными революционными вождями". В этой ситуации обозначились "новые вожди" революции, способные со временем вытеснить "старых" - "революционные генералы". Первым среди них, живым воплощением "революции на штыках" оказался М. Тухачевский.

Нельзя не обратить внимание на парадоксальное своеобразие последнего этапа "мировой революции" в 1923-1924 гг. Ее лидеры в Европе самоубийственно стремятся найти опору в остатках "белых армий", завлекая наиболее активную их офицерскую часть определенными, хотя и весьма туманными "бонапартистскими перспективами" М. Тухачевского. В такой ситуации М. Тухачевский оказывался даже в большей мере лидером "белой" нежели "красной" части "революционных генералов". Да и сама "социальная революция" в форме "революционной войны" начала обнаруживать едва заметные, но вполне определенные признаки "национал- социалистической".

В обстановке острого кризиса власти, конъюнктура которого оказалась обусловленной совпадением во времени сохранявшейся социально-экономической и социокультурной напряженностью в стране; политической и последовавшей за ней физической смертью В. Ленина; "германским Октябрем", чреватым новой войной; болезнью и заметной политической растерянностью Л. Троцкого; отсутствием безусловного и неоспоримого "наследника Ленина" в партийно-политической элите - все эти, органично проросшие друг друга обстоятельства, начиная с весны 1923 и до весны 1924 гг., несомненно, повысили удельный вес советской военной элиты в обстановке "политической прострации", охватившей страну. Ее лидер М. Тухачевский оказался перед вполне реальной перспективой сыграть решающую роль в определении политического будущего Советской России и СССР. Начавшаяся еще с весны 1923 г., с "дела Варфоломеева", "чистка" военной элиты лишь красноречиво свидетельствовала о тревожных опасениях партийно-государственной власти, рожденных все более явной непокорностью военной элиты, воплощенной в поведении М. Тухачевского, в распоряжении которого оказались самые лучшие в Красной Армии и преданные ему "большие батальоны".

Несмотря на противоречивость и смутность политической ситуации, в которой оказался М. Тухачевский, подготавливаемый им "антитроцкистский" военно-политический переворот состоялся. Однако низвержение почти независимого и честолюбивого военно-политического "вождя" Л. Троцкого другой политической фигурой, но вполне партийно-управляемой М. Фрунзе, не смогло гарантировать "красным маршалам" роль независимого субъекта политического действия. Кроме того продолжалась "чистка" и "обновление" военной элиты, ее подчинение элите партийно-политической все более возрастало.

Можно считать, что, независимо от последующих военно-политических процессов, "падение Тухачевского" состоялось именно в 1924-1925 гг. Сохраняя внешне свое лидирующее положение в военной элите и Красной Армии, он, по существу, начиная с весны 1924 г., постепенно терял свое реальное влияние на военно-политическую ситуацию. В его лице это влияние теряла советская военная элита, сложившаяся по итогам гражданской войны. Несостоявшийся "рецидив" революционный войны в связи с "германским Октябрем" фактически завершил эпоху "революционных, наполеоновских войн" в России, что предопределило крушение перспектив советской военной элиты и ее лидера на самостоятельную политическую роль и их "вымывание" из военно-элитарного слоя "красных генералов".